собой и натянутыми, выжидающими улыбками.
Естественно, я не стал врать им перед выходом, почему буду ужинать в другом месте, но
это был не простой уход из дома. Они стояли на крыльце и наблюдали, как я уезжал, не произнеся
ни слова. И честно говоря, ощущение было таким, будто я что– то украл.
– И? – спрашивает папа, похлопывая по табурету рядом с собой за островком.
Стул скрипит по плитке на полу, и мы морщимся. По какой– то причине, я нахожу резкую
какофонию звуков забавной, потому что к уже довольно напряженному моменту – я, возвращаюсь
домой с ужина в доме епископа, в чьего сына в каком– то роде влюблен, и это яростно не
одобряют мои родители – ужасный скрежет, кажется, прибавляет значимости.
У моих родителей есть что– то вроде своего тайного языка; все обсуждение происходит в
одном разделенном ими взгляде. Я стараюсь проглотить истерику, кипящую в горле.
– Простите, – сажусь, хлопая ладонями по своим бедрам. – И. Ужин.
– Ужин, – эхом повторяет мама.
– Было неплохо. Кажется?
Они кивают. Они хотят подробностей.
– Его семья супер милая, – многозначительно расширяю глаза. – Супер. Милая.
Мама незлобно смеется на это, но папа все еще кажется сильнее всего обеспокоенным.
– Но это не было, чем– то вроде свидания, – проясняю я. – То есть, естественно. Это не
было для меня знакомством с родителями. Просто ужин.
Мама кивает.
– Им хотелось познакомиться с его друзьями, особенно если они не знают их по церкви.
Я таращусь на нее несколько мгновений.
– Именно так сказал Себастиан.
– Представь, – говорит она. – Все, кого они знают, ходят в церковь. И когда твой сын –
особенно, если ты местный епископ – проводит время с кем– то, кто не является мормоном? Ты
захочешь удостовериться, что он нормальный.
– Не считая того, что это не так, по крайней мере, они не настолько обеспокоены.
Могу сказать, что маме не нравится этот ответ, но она взмахивает рукой, будто хочет,
чтобы я продолжал. Поэтому я рассказываю им про вечер и о том, как его родители
познакомились в старших классах. Я рассказываю им о своей оплошности с Эмили и прошлом
мамы. Мама корчит рожицу – потому что это вовсе не должно считаться оплошностью. Я
рассказываю им, что мы снова обсуждали миссию, хотя всего лишь секунду, и они все это время
слушают восторженно.
И все же, я замечаю беспокойство, отпечатанное крошечными линиями на их лицах. Они
так искренне боятся, что я влюблюсь в него, и что все закончится разбитым сердцем – для одного
или нас обоих.
– И…они тебе понравились? – спрашивает папа, игнорируя, что мама оборачивается к
нему и смотрит так, будто он предатель.
– Да. В смысле, не было ощущения, что они моя родня, но они были достаточно милыми.
Теперь очередь папы строить рожицу. Семья – все для моих родителей, возможно, в
особенности для моего отца, потому что, очевидно, маминых родителей не видно на горизонте. Но
папина семья компенсирует это в избытке. Его мать приезжает к нам на три месяца каждый год, и
так было с моего рождения. Поскольку дедушка умер шесть лет назад, ей не нравится находиться
дома в одиночестве, а папа счастлив, когда она приезжает в его дом. После нас, она уезжает к
своим братьям и сестрам в Беркли и Коннектикут, соответственно по очереди занимаясь внуками.
Если бы я мог оставить Бабб здесь на целый год, то сделал бы это. Она удивительная и
остроумная и привносит определенного рода комфорта в дом, который мы не можем создать,
когда остаемся только вчетвером. Мои родители замечательные – не поймите меня неправильно –
но Бабб каким– то образом создает обстановку теплее и за последние два десятилетия, что женаты
мои родители, Бабб и мама стали очень близки. Папа хочет таких отношений с нами, когда станет
старше, и чтобы у нас были такие же отношения с нашими новыми родственниками. Честно
говоря, это, вероятно, волнует его больше, чем маму волнует то, что она больше не общается со
своими родителями.
– Я не часто видел, чтобы ты…так вкладывался в кого– то прежде, – осторожно
произносит он. – Мы переживаем, что это не лучший первый выбор, – он отводит взгляд к окну.
Сделав глубокий вдох, я пытаюсь придумать наилучший ответ. Даже не смотря на то, что
он говорит правду, эта правда кажется стикером на поверхности моих эмоций: ее легко сорвать. Я
понимаю, что Себастиан не подходит мне. Я понимаю, что в большей степени больно будет мне.
Меня просто больше волнуют попытки, чем то, что касается собственной защиты.
Поэтому я отвечаю им тем, чего, как мне кажется, он хочет услышать:
– Это просто влюбленность, пап. Он приятный парень, но я уверен, что это пройдет.
На мгновение, он позволяет себе поверить. Мама тоже остается заметно молчаливой. Но
когда он обнимает меня на ночь, то крепко сжимает на три глубоких вдоха.
– Спокойной ночи, ребята, – произношу я и взбегаю вверх по лестнице в свою комнату.
Всего лишь восемь вечера пятницы, и я понимаю, что не устану еще несколько часов. Отэм
пишет, что собирается к Эрику. Я испытываю облегчение, что не буду винить себя за то, что
динамлю ее снова, и отправляю длинный ряд из смайликов– баклажанов, на что она отвечает
очередью из смайликов со средним пальцем.
Интересно, Себастиан подписан на такую клавиатуру со смайликами, и что бы он
испытывал от такого грубого жеста на своем телефоне, заметил бы он его, или использовал бы
вообще.
Все, все вращается вокруг него.
***
Мама – на пробежке, папа – в больнице, а Хейли топает по дому, жалуясь на то, что некому
заняться стиркой в субботу утром.
Я намекаю ей, что у нее тоже есть руки.
Она ударяет меня в бок.
Я зажимаю ее голову в замок, и она визжит, как резаная, пытаясь дотянуться когтями до
моего лица, крича при этом:
– Я ненавижу тебя! – достаточно громко, чтобы сотрясать стены.
Звонит дверной звонок.
– Отлично, придурок, – говорит она, отталкивая меня. – Соседи вызвали копов.
Я тянусь к двери, распахивая ее со своей лучшей улыбкой «это все она».
Мой мир прекращает вращаться.
Я не знал, что означает слово «ошеломленный», пока не посмотрел его значение в
прошлом году. Я всегда считал, что оно означает что– то вроде «застенчиво– удивленный», но по
сути это ближе к «сбитому с толку», каким прямо сейчас выглядит Себастиан, стоя на моем
пороге.
– Какого…? – моя удивленная улыбка растягивается настолько широко, насколько
возможно, от уха до уха.
– Привет, – он поднимает руку, чтобы почесать затылок и от этого выпирает его бицепс,
гладкий и загорелый.
Я растекаюсь.
– Прости, – отступаю назад, приглашая его войти. – Ты пришел в самый разгар убийства.
Он смеется, делая шаг вперед.
– Я собирался сказать… – глядя мимо меня, он улыбается. Могу только предположить,
как Хейли стоит там и запускает в мою спину смертельными лучами. – Привет, Хейли.
– Привет. Ты кто?
Я хочу размазать ее по стенке за такую грубость, но сдерживаюсь, потому что одним этим
сучьим вопросом она создает видимость, что я не хожу по дому, постоянно болтая об этом парне.
– Это Себастиан.
– А. Ты прав. Он сексуальный.
Вот. Вернемся к тому, что я хочу размазать ее по стенке.
Коротко усмехнувшись, он протягивает ей руку для рукопожатия. К моему ужасу, она
смотрит на нее мгновение, прежде чем принять. Когда она переводит взгляд на меня, я
приподнимаю брови в знаке «я– позже– добью– тебя». Если бы мама и папа были дома, она была
бы сама вежливость. А со мной, она первоклассная засранка.