– Хочешь, поднимемся наверх? – спрашиваю его.
Он бросает взгляд на Хейли, которая уже протопала обратно по коридору в прачечную, и
кивает.
– Где ваши родители?
– Мама – на пробежке. А папа – на работе.
Мне кажется, он видит в этом какой– то подтекст. Воздух между нами потрескивает.
Под нашими ногами скрипят деревянные ступеньки, и я крайне осведомлен, что Себастиан
позади меня. Моя спальня последняя по коридору, и мы идем к ней в тишине; такое ощущение,
что кровь закипает под поверхностью моей кожи.
Мы идем в мою комнату.
Он зайдет в мою комнату.
Себастиан проходит внутрь, оглядывается и, кажется, даже не вздрагивает, когда я
аккуратно защелкиваю дверь за нами – нарушая родительскую политику открытых дверей. Но але:
здесь могут быть поцелуи, а Хейли в режиме монстра. Так что эта дверь будет з– а– к– р– ы– т– а.
– Значит это твоя комната, – произносит он, осматриваясь.
– Ага, – следую за его взглядом, пытаясь посмотреть на все его глазами. Здесь очень
много книг (и ни одной религиозной), парочка наград (в основном по учебе) и несколько снимков
в разных местах (и ни на одном я не держу Библию в руках). Впервые я рад, что папа заставляет
меня поддерживать в комнате порядок. Кровать заправлена; белье сложено в корзину. Стол пуст за
исключением моего ноутбука и…
Ох, зашибись.
Себастиан неспешно подходит к нему, касаясь пальцем стопки синих стикеров. Слишком
поздно что– то говорить. Я знаю, что написано на самой верхней.
МЫ УХОДИМ ДРУГ ОТ ДРУГА
РЕЗКО ЗАСТРЕВАЕМ В ОБЫЧНОМ ТУПИКЕ
Я ПРЕДСТАВЛЯЮ, ЧТО ОН ИДЕТ ТУДА, ГДЕ ТИХИЙ УЖИН
ОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ, ЧТО Я ИДУ ТУДА, ГДЕ ВСЕ ПО– ДРУГОМУ
В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ: БЕЗУДЕРЖНЫЙ СМЕХ, ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ СВОБОДА.
В ХУДШЕМ: МАТЫ, ТУМАНЫЕ ГРЕХИ.
ВОЗМОЖНО, МЕНЯ УГОСТЯТ ГЛОТКОМ ВИНА.
НО ДАЖЕ ЕСЛИ ОН ТАК ДУМАЕТ
ОН НЕ СТАНЕТ ОСУЖДАТЬ МЕНЯ
НАДЕЮСЬ, ОДНАЖДЫ ОН ПОЛЮБИТ МЕНЯ.
СПОКОЙНОЙ НОЧИ, – ГОВОРИТ ОН
ХОЧУ ЦЕЛОВАТЬ, И ЦЕЛОВАТЬ И ЦЕЛОВАТЬ ЕГО.
– Что это?
– Эм, – я подхожу к нему, сгребая листки со стола, чтобы прочитать, как будто не уверен
в том, что там. На самом деле, увереннее некуда; я написал их прошлой ночью. – Ой, да ничего
такого.
Считаю до пяти, снова до пяти и снова до пяти. Все время, мы просто таращимся на ярко–
синие стикеры в моей руке.
Наконец– то, он забирает их обратно.
– Они обо мне?
Киваю, не оглядываясь. Внутри моей груди – топот ног и звериный рев.
Его ладонь поднимается вверх по моей руке, от запястья к локтю, аккуратно притягивая,
чтобы я обернулся на него.
– Мне нравится, – шепчет он. – Но это же не войдет в твою новую книгу, да?
Качаю головой. Ложь номер два.
– Есть еще?
Киваю.
– Используй слова, Таннер, – произносит он со смехом на конце.
– Есть еще, но я, эм, пишу кое о чем другом сейчас.
Он кивает.
– О чем новая книга?
Я оборачиваюсь к окну, выдумывая на ходу.
– Та же идея, но он не влюбляется в сына епископа.
Слежу за тем, как слово «влюбляется» скатывается с него. Его губы подрагивают.
– Так ты дашь мне почитать ее?
– Ага, – быстро киваю. – Когда будет, что прочитать, – значение этого вызывает во мне
тошноту, но в каком– то смысле я понимаю, что должен заканчивать писать про Себастиана,
написать о чем– то другом и отдать прочитать книгу ему и Фуджите. Самое странное? Я не хочу
заканчивать писать о Себастиане. Такое ощущение, что мне чуть ли не нужно писать дальше,
чтобы выяснить, чем все закончится.
Он отпускает мою руку и уходит к кровати, усаживаясь на нее. Мое сердце повсюду
выбрасывает горючее; в моих жилах какие– то экстремальные гонки.
– Я получил сегодня свою авторскую копию. И тоже хочу, чтобы ты прочитал мою книгу,
– говорит он, ковыряя заусенец. – Но переживаю, что ты посчитаешь ее ужасной.
– А я переживаю, что посчитаю ее удивительной и стану еще больше одержим тобой, чем
сейчас
Слава Богу, он смеется, на что я и рассчитывал.
– Я нервничаю.
– Из– за выхода книги?
Он кивает.
– Ты уже пишешь вторую?
Еще один кивок.
– Контракт на три книги. И мне, правда, нравится это. Такое ощущение, что именно этим я
и должен заниматься, – он поднимает глаза на меня, и свет, исходящий от окна, выхватывает его
взгляд таким образом, что тот кажется чуть ли не божественным. – После той прогулки, – говорит
он, а затем кивает мне для подтверждения, как будто я каким– то образом не пойму на что он
ссылается. – Я пришел домой и…
Дрочил?
– Сходил с ума?
Он смеется.
– Нет. Я молился.
– Похоже на «сходил с ума».
Себастиан качает головой.
– Нет. Молитва успокаивает, – он вглядывается в мою стену, где у меня висит фотография
в рамке моста «Золотые Ворота», которую сделал папа за несколько лет до нашего переезда. – Я
не испытывал чувства вины из– за этого, – теперь он говорит тише. – Что было неожиданно.
Я не осознавал, как сильно нуждался в этих его словах, пока он не произнес их. Я ощущаю
себя надувным матрасом в бассейне, лениво раскачивающимся на солнце.
– Вина – это своего рода знак, что я делаю что– то неправильно, – говорит он. – И когда я
почувствовал умиротворение, я понял, что Господь одобряет то, что я делаю.
Я открываю рот для ответа, но оказывается, что понятия не имею, что сказать на это.
– Иногда я задаюсь вопросом – Бог или церковь так решительно настроены против всего
этого.
– Мое мнение? – произношу осторожно. – Бог, достойный твоей вечной любви, не станет
осуждать за то, кого ты любишь, пока ты находишься здесь.
Он кивает на это несколько секунд и затем, наконец– то, застенчиво улыбается мне.
– Ты подойдешь сюда? – спрашивает он, и я впервые вижу, как он неуверенно улыбается.
Я с легкостью опускаюсь рядом с ним на кровать, и не только чувствую, как меня трясет,
но и вижу это. Зажимаю свои ладони между колен, чтобы удержать их от хлопанья по матрасу.
Во мне около 190 см роста. А в нем, наверное, 180, но прямо сейчас исходящее от него
спокойствие, кажется, будто нависает надо мной, как тень от большой ивы. Он крутится,
укладывая свой правый кулак на мое бедро, а его левая рука поднимается к моей груди, нажимая
мягко, пока я не осознаю, что он хочет, чтобы я лег на спину. Растеряв весь сознательный
контроль над мышцами, я по сути заваливаюсь на матрас, а он нависает надо мной, глядя сверху–
вниз.
Он подстригся сегодня утром, понимаю я. По бокам снова коротко выбрито, а на макушке
– мягко и небрежно. Его прыгающий взгляд «озер– на– солнце» смотрит на меня, и я одержим
жаром и нуждой чувствовать, и чувствовать и снова чувствовать его.
– Спасибо, что пришел вчера на ужин, – говорит он, и его взгляд совершает полный круг
по моему лицу. От моего лба, вниз к щекам, зависнув рядом с моими губами.
Его взгляд порхает вниз, чтобы проследить, как я сглатываю перед ответом.
– У тебя милая семья.
– Да.
– Они, наверное, решили, что я сумасшедший?
Он ухмыляется.
– Только чуть– чуть.
– Ты подстригся.
Его взгляд становится расфокусированным, остановившись на моих губах.
– Ага.
Я прикусываю губу от желания зарычать из– за того, как он смотрит на меня.
– Мне нравится. Очень.
– Да? Хорошо.
Боже, хватит болтовни. Я притягиваю его к себе, моя ладонь на тыльной стороне его шеи,
и он сразу же опускается, губами к моим, частично вжимая своим весом, дыхание покидает его
губы потоками облегчения. Все начинается такими медленными, неторопливыми, спокойными
поцелуями. Первый – через застенчивые улыбки, а затем с уверенностью, что так – нам – хорошо,