на плечо человека перед нами.
Завязывают глаза в лесу? Больше похоже на фильм ужасов, чем на церковное мероприятие.
– Главный нашей группы дает указания. «Идите налево», «идите направо» и в этом нет
ничего такого, потому что ты ощущаешь человека перед собой, чувствуешь тяжесть ладони на
своем собственном плече, – он делает вдох, взгляд опускается в пол и обратно на экран. – Пока не
перестаешь. В одно мгновение ты ощущаешь ладонь на своем плече, а затем она исчезает. И
приходит твоя очередь отпустить и следовать наставлениям.
– Ужасно звучит, – говорю я.
Себастиан берет меня за руку, выравнивая наши пальцы вместе.
– Это не настолько плохо. Большинство из нас тренируются перед этим и знают, чего
ожидать, но…на этот раз все было иначе.
– Иначе – более странно? – потому что, честное слово, звучит просто ужасно.
– Я не знаю, как это описать. Человек, который уводит тебя с тропы, приводит в место,
куда говорит сесть и усердно искать Святой Дух, как и бывает обычно. Но все было по– другому.
Я чувствовал иначе.
Я сажусь прямее, полностью поворачиваясь лицом к нему.
– Они оставили тебя одного в лесу?
– Я понимаю, как неправильно это звучит, но уверен, что если бы мы могли видеть, то
поняли бы, что находимся не так далеко друг от друга, и едва сошли с тропы. Но мы не можем
видеть, поэтому тихо сидим с закрытыми глазами, ждем и молимся.
Я опускаю взгляд на наши ладони и переплетаю наши с ним пальцы.
– И чему ты молился?
– Обо всем, что мне нужно, – он смотрит вниз на наши руки. Я замечаю слабую дрожь его
подбородка. – Итак, я сидел там, на земле, и ничего не видел, и спустя некоторое время, я
услышал что– то среди деревьев. Кто– то звал меня по имени – мой отец. Сначала он звал тихо, но
потом все громче, чем ближе он становился. Он звал меня по имени и просил идти домой.
Слеза катится по его лицу.
– Я делал это и раньше и всегда было немного страшно. То есть, ты ничего не видишь, так
что естественно, но ощущения иные – для меня. Такая срочность, которой никогда не было
прежде. Поэтому я поднялся и последовал на голос. Мои глаза были по– прежнему закрыты, и я
спотыкался по дороге, надеясь, что не свалюсь с обрыва или не врежусь в дерево. Но продолжал
идти, зная, что отец не причинит мне боли, но ощущение было таким, что нужно поспешить.
Когда я наконец– то добрался до него, он обнял меня так крепко и сказал «Добро пожаловать
домой», и что он любит меня и гордится тем, каким человеком я вырос. И все, о чем я мог думать,
– ты серьезно? Оставалось бы это так же, если бы ты узнал о Таннере?
Мою грудь стягивает.
– Себастиан…
Он качает головой, стирая слезы тыльной стороной ладони.
– Знаешь, мне снятся сны, где я рассказываю им обо всем, о том, что влюбился в мальчика
в восьмом классе, и о парочке парней после этого, и об этом никто не знал. Во снах, я рассказываю
им, что никогда не хотел целовать девушек – ни разу – и не могу пообещать, что хоть когда– то
захочу жениться. А потом я жду в лесу, и никто не приходит. Все поднимаются, направляясь к
своим семьям, но я сижу там с закрытыми глазами и просто жду, – он поднимает глаза к потолку.
– Я испытал такое облегчение, когда отец был на этих выходных там, что практически пообещал
себе, что никогда не сделаю ничего, что могло бы угрожать этому. Но, что если я никогда не
захочу того, что он хочет для меня? Что если я не смогу сделать это?
В горло, будто песка сырого насыпали. Я даже не знаю, что сказать. Вместо этого, я
притягиваю его к себе и прижимаю его лицо к изгибу моей шеи.
– Просто я много думаю об этом в последнее время, – произносит он, его голос
приглушен из– за моей кожи. – И пытаюсь понять, что это значит, но нигде нет на это ответов.
Есть множество статей, написанных для нас, о влюбленности, женитьбе и детях. Даже о потере
ребенка или сомнениях в своей вере. Но ничего об этом, ничего полезного, по крайней мере.
Всюду нечто наподобие: «Однополая любовь – всего лишь технический термин; а не тот, кто ты
есть. Ты можешь быть не в состоянии контролировать свои чувства, но можешь контролировать,
как реагируешь на них», и это такая чушь. Нас учат посвящать свои жизни Господу, и он укажет
нам путь. А когда я молюсь? Отец Небесный говорит «да», – он трет глаза основанием своих
ладоней. – Он говорит, что гордится мной и любит меня. Когда я целую тебя, это кажется
правильным, даже несмотря на то, что все, что я читал, говорит об обратном. И это сводит меня с
ума.
Он поворачивается, и я целую его в висок, стараясь не сорваться вместе с ним прямо
сейчас. Не удивительно, что он «нет… такой» – ярлык, который заберет у него все, что он имеет.
Я хочу быть сильным. Мне намного проще. У меня так много поддержки. Больно видеть, что у
него ничего из этого нет.
– Детка, мне так жаль, – шепчу я.
– Мы должны молиться и слушать – поэтому я так и делаю. Но потом, когда я
поворачиваюсь к другим, это похоже…. – он качает головой. – Такое ощущение, что я пробираюсь
сквозь темноту и понимаю, что впереди безопасно, но никто не идет за мной вслед.
***
Я все еще потрясен, когда еду к дому Себастиана несколько дней спустя.
После признания, он встал и воспользовался ванной, а когда вернулся обратно и сел рядом
со мной, он улыбался, как будто ничего вообще не произошло. Я никогда не встречал раньше
никого, кто был бы так хорош в смене масок и задвигании свои чувства в сторону, чтобы
разобраться с ними позже. Не уверен, это самое впечатляющее, что я и видел в жизни, или самое
угнетающее.
Мы держались за руки и смотрели телевизор, но когда его телефон снова ожил, он сказал,
что ему нужно возвращаться домой. Он поцеловал меня у двери и оглядывался через плечо, пока
шел по подъездной дорожке, и написал мне на электронку тем же вечером, что все в порядке.
Себастиан действительно хорош в его «все в порядке».
Церковь сменила некоторые из своих формулировок в последнее время, и как говорил
Себастиан, это подчеркивает принятие и доброжелательность – постоянную доброжелательность –
к тем, кто борется со своей ориентацией. Но это совсем не меняет их позицию; это способ
противостоят аргументам, что церковь не приемлет ЛГБТ– сообщество. Я прочитал, что только
недавно начали высказываться против конверсионной терапии, говорят, что смена влечения не
должна ожидаться или требоваться от родителей или глав. Так что Себастиан технически мог
сказать, что он гей и не будет вынужден покинуть церковь, но он не сможет быть со мной.
Отношения с парнем означали бы, что он ведет активный гомосексуальный «образ жизни», а это
то же самое, что пойти против правил.
Короче говоря, ничего не изменилось.
Я остановил машину и выпрыгнул из нее. Мама Себастиана разгружает продукты, и даже
не смотря на то, что я правда хочу спросить ее, кто, черт возьми, выбирает религию, которая
исключает людей, которых они любят, я бегу по подъездной дорожке, чтобы вместо этого помочь
ей.
– О Господи, Таннер. Ты такой милый. Спасибо, – говорит она, потянувшись за своей
сумочкой.
Я иду следом за ней в дом, складываю пакеты на столешницу и ухожу за остальным. Я
нигде не вижу Себастиана, но Фейт в гостиной, растянулась на ковре и рисует.
– Привет, Таннер, – здоровается она, сверкая беззубой улыбкой.
– Привет, Фейт, – я опускаю взгляд на ее рисунок и понимаю, что это своего рода
раскраска про «Десять заповедей». У этих людей есть что– то не связанное с церковью? Она