неоспоримый уровень уважения ко всему, что мы делаем здесь. Уважения к обществу, друг к
другу, к самому себе, к Богу.
Большинство загружаются в большой фургон, чтобы вернутся обратно к церковной
парковке, но мы с Себастианом остаемся здесь, махая им, пока они не исчезают из вида.
Себастиан поворачивается ко мне, его улыбка сползает.
– Ну? Ужасно было?
– Я бы сказал, не так плохо, – отвечаю я, а он в ответ на это смеется. – То есть, было
очень классно. Все такие милые.
– Милые, – повторяет он, слегка качая своей головой.
– Чего? Я серьезно. Милая компания людей.
Мне нравится быть с его общиной не потому, что считаю, что она мне подходит, а потому
что мне нужен этот просвет в его голове. Мне нужно понять, почему он всегда говорил, что «я так
сильно ощущал присутствие Духа в эти выходные», или как он молится в поисках ответов.
Реальность в том, что он был рожден с этим языком и рос, слушая его. Церковь СПД обладает
собственным лексиконом, который по– прежнему звучит для меня очень напыщенно, но льется из
них легко, и я начинаю понимать, что по существу это просто означает: «я пытаюсь сделать
лучший выбор» и «мне нужно понять, нормально ли то, что я испытываю».
Только птицы в ветвях над головами остались единственными звуками в парке и
отдаленное гудение шин по асфальту.
– Чем хочешь заняться? – спрашиваю я.
– Я не хочу пока домой.
Все мое тело вибрирует.
– Тогда давай останемся.
Мы забираемся в мою машину под давлением предвкушающего молчания вдоль всей моей
кожи. Я выезжаю с парковки, и мы уезжаем. Я даже не знаю, куда мы едем, или чем займемся,
когда остановимся, но когда оказываемся в нескольких километрах от дома, ладонь Себастиана
скользит по моему колену и медленно пробирается вверх по моему бедру. Дома остаются далеко
позади, и вскоре мы едем по тихой двухполосной дороге. Я инстинктивно съезжаю на пыльную
дорогу, ведущую к части озера с ограниченным доступом.
Себастиан оглядывается через свое плечо, когда мы проезжаем через ворота с табличкой
«ДОСТУП ЗАКРЫТ» в большей степени скрытый разросшейся листвой.
– Нам вообще можно заезжать сюда?
– Наверняка нет, но, похоже, эти ворота уже очень давно не запирали, поэтому я думаю,
мы не первые, кто попытался проехать.
Он не отвечает, но я ощущаю неуверенность в напряженной позе, его ладони на моей ноге,
неподвижности его спины. Я должен верить, что он расслабиться, когда увидит, как на самом
деле изолировано это место, после наступления темноты.
Грязь становится плотнее, и я паркуюсь на плотном участке травы, выключаю фары, а
затем и зажигание. Двигатель замирает. На улице практически полная темнота, за исключением
мерцающего отражения луны на поверхности озера. Папа всегда настаивает, что у меня должны
лежать вещи для экстренной ситуации в багажнике – включая теплое одеяло – и хотя становится
прохладнее после захода солнца, у меня появляется идея.
Открыв дверь, я оглядываюсь на него.
– Пойдем.
Он неохотно следует за мной.
Я достаю одеяло из грузовика и расстилаю его на все– еще– теплом капоте моей машины.
Используя несколько запасных курток и непонятно откуда взявшееся пляжное полотенце, я
формирую несколько подушек для нас у дворников.
Вот так мы сможем лечь на спины и смотреть на звезды.
Когда он понимает, что я делаю, он помогает мне с организацией, а затем мы забираемся
поверх, ложимся на спины и расслабляемся, одновременно, с довольным стоном.
Он взрывается от хохота.
– Кажется, так уютно.
Я придвигаюсь чуть ближе, и капот протестует металлическим скрежетом.
– Не так плохо.
Над нами низко висит луна на горизонте, а звезды, кажется, поддерживают ее за струны.
– Единственное, что я люблю в этом месте, – говорю ему – что можно смотреть на звезды
всю ночь. Такого не было в Пало– Альто. Слишком сильное световое загрязнение.
– Единственное, что тебе нравится здесь?
Я поворачиваюсь, наклоняясь ближе, чтобы поцеловать его.
– Прости. Две вещи.
– Я ничего не знаю о звездах, – произносит он, когда я обратно перевожу взгляд на них. –
Все хочу научиться, но никогда нет времени на это.
Я показываю и говорю:
– Вверху – Дева. Видишь четыре звезды, которые формируют неравномерную трапецию?
Там есть звезды Гамма Девы и Спика – они создают, как бы, нити воздушного змея снизу?
Себастиан щурится, подкатываясь ближе, чтобы лучше рассмотреть, на что я указываю.
– Вот эта форма?
– Нет…думаю, ты смотришь на Ворона. Дева…– я передвигаю его руку так, что она
нависает над моей грудью. Мое сердце собирается забраться вверх по моему горлу и покинуть
тело. – Вот здесь.
– Да, да, – шепчет он, улыбаясь.
– А вон та яркая, это Венера…
Он разгоряченно вдыхает.
– Точно, я запомнил…
– Я прямо рядом с ней, вон то плотное скопление? Это Плеяды, – произношу я. – Они
будут приближаться и дальше друг к другу.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает он.
Я поворачиваюсь и смотрю на него.
Он тоже смотрит на меня очень близко.
– От отца. Не так много занятий, после наступления темноты, когда мы ходим в поход,
помимо сморов, страшилок и разглядывания созвездий.
– Оставшись сам по себе, я бы смог найти только Большую медведицу, – произносит он.
Его взгляд опускается на мои губы.
– Я стану очень бесполезным в этом без своего отца.
Он отводит взгляд, снова поднимая глаза к небу.
– Твой отец вроде как классный.
– Так и есть.
Боль возрастает в моей груди из– за того, что мой отец лучше, потому что знает и любит
меня таким. А у Себастиана есть целая сторона, о которой его отец совсем ничего не знает. Я могу
прийти домой и рассказать отцу обо всем, что произошло сегодня – даже о том, что мы с
Себастианом лежали на капоте старой «Камри» моей мамы – и это ничего между нами не изменит.
Видимо у Себастиана схожие мысли, потому что, разрывая тишину, он произносит:
– Я все продолжаю думать о своем отце в тот день, когда он очень крепко меня обнял.
Клянусь всей своей жизнью, единственное, что я хотел, – заставить его гордится мной. Так
странно говорить об этом вслух, но мне кажется, если отец гордится мной, это как внешнее
подтверждение того, что Бог тоже мной гордится.
Я не знаю, что ответить на это.
– Я даже представить не могу, что сделал бы мой отец, если бы узнал, где я, – он смеется,
проводя ладонью по своей груди. – На грязной дороге, с табличкой «доступ закрыт», лежу на
машине со своим парнем…
Это слово все еще встряхивает меня.
– Я обычно очень упорно молюсь о том, чтобы пропало влечение к парням, – признается
он.
Я поворачиваюсь и смотрю на него.
Он качает головой.
– Я всегда так ужасно чувствую себя после этого, как будто прошу чего– то такого
мизерного, когда у других людей такие огромные проблемы. Но потом я встретил тебя и…
Мы оба позволяем этому повиснуть. Я выбираю мысль, что в конце предложения было
бы… и Бог говорит мне, что ты правильный выбор для меня.
– Ага, – произношу я.
– Так значит, никто из школы не знает, что тебе нравятся мальчики, – произносит он.
Я замечаю, как он снова избегает использования слов гей», «би», «гомосексуалист». Это
идеальное время для разговора об Отэм/Мэнни/Джули/Маккене, но так легко опустить это. В
смысле, кто знает, что подслушали девчонки, Мэнни до сих пор молчал о своей осведомленности,
а Отэм обещала под угрозой смертной казни, что никогда ничего не расскажет. У Себастиана есть
свои секреты. Думаю, нормально, что у меня будет один.