остаться дома. Разве она не писала тебе?
Табличка «выход» сияет зеленым над лестницей, и я зажмуриваюсь. Я выбрался из кровати
Отэм и ушел не оглядываясь. Когда я, наконец, привел мысли в порядок, она не отвечала. Я писал
письма на почту, звонил и скидывал смс– ки.
Я тру глаза основанием ладони.
– Я, наверное, не заметил.
– Мне жаль, Тан. Надеюсь, ты не прождал ее сегодня утром на улице.
– Нет. Она не спит? Возможно поговорить с ней? – мой голос – чистое, хрупкое отчаяние.
– Тут тест по математике, и я понадеялся, что в ее шкафчике есть заметки.
– Она спала последний раз, когда я проверяла ее. Я могу разбудить ее, если нужно.
Я колеблюсь.
– Нет. Нет, все в порядке.
– Я просто ухожу на работу, но оставлю ей записку на двери. Она увидит ее, когда
проснется.
Я держу голос ровным достаточно долго, чтобы завершить звонок, и пихаю телефон
обратно в карман.
Звонок звенит, и коридор снова заполняется и пустеет, но я не шевелюсь. Я даже не знаю,
сколько времени.
Я представляю, что похож на статую: сижу на лавочке, обрамленный большим окном за
моей спиной. Я сгибаюсь в талии, локти на колени, смотрю в пол, и пытаюсь заставить себя
полностью замереть. В голове хаос, но пока я тут сижу, не шевелясь, в ней тоже все начинает
успокаиваться.
Легко понять, что я – козел, что повел себя импульсивно – как и всегда – и потенциально
разбил еще одно сердце, чтобы отвлечься от истерзанного состояния своего собственного. Я сижу
и начинаю представлять, что вырезан из чего– то холодного и бесчувственного. Не уверен,
замечают ли меня люди или просто говорят, что мне нужно побыть одному, но я вижу, как
мелькают ноги передо мной, и никто не окликает.
Кроме одного.
– Таннер.
Я поднимаю глаза, пугаясь, и смотрю на Себастиана, остановившегося на полпути на
лестнице. Он делает один пробный шаг, а затем второй, пока ученики пробегают мимо него,
надеясь успеть на третий урок до последнего звонка.
Он тоже хреново выглядит, впервые в жизни. Меня поражает, что среди всего остального,
я едва вспоминал его. Мне рассказать ему об Отэм? Несмотря на то, что он сказал вчера, он здесь
– и мы все еще вместе?
– Что ты здесь делаешь?
Он направляется ко мне, руки затолканы в карманы худи, и останавливается, когда
достигает верхней ступеньки.
– Я приходил к тебе домой.
– Меня там нет, – я бесстрастен. Я не хочу, казаться таким, но так получается. Статуя
растрескивается намного медленнее, чем ожидалось. Может, это я холодный и безэмоциональный.
– Да, я уже понял, когда открыл твой отец, – Себастиан не виделся с моим отцом с того
дня, как тот застукал нас, и он должно быть тоже об этом думает, потому что румянец высоко
поднимается по его щекам.
– Ты разговаривал с моим отцом?
– Всего минуту. Он милый. Сказал, что ты в школе, – он опускает свой взгляд на ноги. –
Не знаю, почему я сам до этого не додумался.
– А разве ты не должен быть на учебе?
– Ну да.
– Прогуливаешь, – я пытаюсь улыбнуться, но улыбка кажется гримасой. – Так значит,
идеальный Себастиан не такой уж и идеальный.
– Думаю, мы оба знаем, что я не идеальный.
Я даже не знаю, как вести этот разговор. О чем мы говорим?
– Зачем ты пришел?
– Я не хотел оставлять все так, как было вчера.
Только от упоминания этого мой желудок ухает.
– Разрыв, ты имеешь ввиду?
Лицо Отэм всплывает в моих мыслях, ощущение того, что мы натворили, и тошнота
подступает к горлу. Я искренне волнуюсь, что меня стошнит, и откидываю голову к потолку,
втягивая воздух.
– Да, – тихо произносит он. – Я уверен, что было ужасно сказать то, что ты сказал и
получить такой ответ от меня.
Я опускаю на него взгляд, чувствуя тяжесть слез под нижними веками. А что я сказал? Я
хочу, чтобы он признавал слова.
– Ага. Довольно ужасное ощущение, когда я говорю тебе, что люблю, а ты расстаешься со
мной.
Снова этот румянец, и я практически вижу восторг, который он ощущает, когда слышит
три этих слова. Это глупо, но и так несправедливо, что он может радоваться чему– то, что кажется
веревкой стягивает мою грудь, и стягивает все сильнее, сколько я повторяю их.
Он сглатывает, и мускул подрагивает на его челюсти.
– Мне жаль.
Ему жаль? Я хочу рассказать ему, что натворил – потому что это было дважды
предательством – но не думаю, честно говоря, что смогу произнести слова, не сломавшись. Прямо
сейчас, мы говорим достаточно тихо, что нас никто не слышит. Но если я сломаюсь и начну
плакать? Для всех станет очевидно, какого рода между нами разговор. Я не готов к подобному, и
даже после всего, я хочу его защитить.
На его лице идеальное, терпеливое выражение. Я уже вижу в этот момент, каким
прекрасным миссионером он станет. Он выглядит заботливым и абсолютно искренним, но каким–
то образом…безмятежно отстраненным.
Я встречаюсь с ним глазами.
– Ты когда– нибудь представлял меня в своей жизни после этого семестра?
Он на мгновение кажется растерянным. Я знаю это, потому что будущее – всегда было
абстрактным понятием. У него были планы, конечно – книжный тур, миссия, возвращение домой,
завершение учебы, наверное, знакомство с какой– нибудь милой девушкой и следование плану
Господа – но меня никогда не было в них. Может, рано утром или в каком– то секрете, темном
уголке его сознания, но ни в одной настоящем, значимом плане.
– Мне кажется, я не так много представлял, – осторожно произносит он. – Я не знаю, как
пройдет книжный тур – я никогда в них не ездил. Я не знаю, каково будет уехать на миссию – я
никогда не делал этого. Как никогда не делал этого тоже, – он указывает между нами
указательным пальцем, и это кажется каким– то обвинительным, как будто я втянул его в это.
– Знаешь, чего я не понимаю? – спрашиваю я, проводя ладонью по лицу. – Если ты не
имел ни единого намерения, чтобы кто– то узнал или это что– то бы значило, тогда зачем ты
водился со мной перед своей семьей и церковью? Ты хотел, чтобы тебя поймали?
Что– то вспыхивает на его лице, и спокойная, отстраненная маска слетает. Разве эта мысль
никогда не приходила в его голову? Его рот открывается и закрывается снова.
– Я… – начинает он, но больше нет места легким ответам или остротам из церковного
руководства.
– Я знаю, ты говорил, что молился и молился и, что Бог сказал тебе, что быть со мной не
плохо, – на этом Себастиан разрывает зрительный контакт, чтобы оглянуться за спину, и
убедиться, что мы все еще одни. Я подавляю разочарование – он пришел сюда за мной, ради всего
святого – и продолжаю. – Но когда ты занимался этим, ты вообще задумывался о том, насколько
это подходит твоему будущему, и тому кто ты есть, и что означает быть геем?
– Я не…
– Я знаю, – рычу в ответ. – Я понял уже. Ты не гей. Но ты когда– нибудь заглядывал в
себя, пока молился и пытался найти росток того, кто ты есть, вместо того, чтобы снова и снова
просить у Бога разрешения взглянуть?
Он больше ничего не говорит, и мои плечи опускаются. Я просто хочу уйти. Без единого
предположения, зачем он искал меня, я не могу исправить все за нас двоих. Себастиан собирается
уйти, и я должен позволит ему.
Я встаю впервые за то время, что кажется часами. У меня слегка кружится голова, а кровь
вся оттекает к ногам, но приятно двигаться, иметь новую цель: Отэм.
Я подхожу и останавливаюсь рядом с ним, наклоняясь ближе, чтобы прошептать и уловить
его такой знакомый запах.
– Мне, на самом– то деле, плевать, если ты разобьешь мое сердце, Себастиан. Я пошел на