это, зная, что меня ждет, и все равно подарил тебе это. Но я не хочу, чтобы ты разбил свое
собственное. В твоем сердце так много места отведено церкви, но есть ли там место для тебя
самого?
***
Я слышу музыку, как только выбираюсь из машины. Окна небольшого двухэтажного
домика Отэм закрыты, но стучащие басы ее дэт– металла грохочут об их рамы. Она сдвинулась с
печали и спряталась под одеялом с дэт– металом.
В конце концов, это хороший знак.
Обычно я подстригаю траву летом, и прямо сейчас она нуждается в хорошей стрижке;
буйные клочки травы ползут по краю их подъездной дорожки. Я делаю мысленную пометку,
привезти газонокосилку в конце этой недели…если Отэм позволит мне. Мы, может, даже
общаться не будем.
Равномерно дыша, я звоню в дверь, понимая, что она, наверняка, не услышит этого из– за
музыки. Никаких движений в доме. Я достаю телефон и снова набираю ее номер. Моя голова
дергается, когда – впервые с прошлой ночи – действительно идут гудки, а не уходит сразу на
голосовую почту. Она не отвечает, и все равно меня переключает на голосовую почту. Я оставляю
еще одно сообщение: Отэм, это я. Пожалуйста, перезвони мне.
Пихаю телефон в карман и снова пытаюсь позвонить в дверь, прежде чем усесться на ее
ступеньки для длительного ожидания. Я знаю, что она дома. Мне просто придется подождать.
Я на двенадцатой машине, на двоих собачниках и одном почтальоне, проходящих мимо,
когда, наконец– то, что– то слышу. Музыка отрубается так быстро, что от внезапной тишины в
моих ушах звенит.
Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить красноглазую Отэм, выглядывающую из–
за двери. От спешки я встаю и чуть не валюсь с ее крыльца, и уголок ее губ подрагивает от
улыбки.
В моей груди начинает пузыриться надежда.
– Я видела, как ты приехал, – говорит она и, щурясь от яркого, дневного света, выходит
на крыльцо. Что означает, она знала, что я просидел здесь примерно час. – Решила, что мне лучше
выйти, пока соседи не сообщили о тебе.
– Я пытался дозвониться.
– Я видела, – она вздыхает и оглядывает двор, прежде чем снова сощурится. – Может,
тебе стоит зайти?
Я охотно киваю. Она открывает дверь шире и отступает в темноту, махнув мне бледной
ладонью.
Ее гостиная буквально форт из одеял, таким образом, как бывает, когда ей нужно скрыться
от всего мира, шторы плотно занавешены, а телевизор на беззвучном. Подушки и одеяла
поглощают диван, а в углу упаковка чипсов, которая выглядит так, будто ее разорвала стая
хорьков. Ее телефон спокойно лежит на журнальном столике. Экран мигает от уведомлений. Могу
поспорить, что все они от меня.
Я был в этом доме тысячи раз, ужинал здесь, делал уроки, просмотрел бесчисленное
количество фильмов вот на этом вот диване, но я никогда так не стоял здесь, с горой неловкости
между мной и Отэм. И я не знаю, как ее снять.
Я смотрю, как она уходит к дивану, сбрасывает большую часть одеял на пол, прежде чем
махнуть мне. Мы едва разговаривали здесь. Мы смотрим в тишине фильмы, едим на кухне, но
всегда – пока были лучшими друзьями – наши разговоры проходили в ее спальне.
Я не уверен, что кто– то из нас готов подняться туда.
Мой желудок скручивает в узлы. Какой был смысл сидеть в школе, приводить в порядок
мысли все утро, если сейчас я не могу придумать ни слова?
Я смотрю на нее и пытаюсь сосредоточиться. Когда я приехал прошлой ночью, она была в
черно– розовой пижаме. Вспышка цвета мелькает в моей голове, вдогонку с вопросом: Она
переоделась? Или сразу же залезла в душ?
Пыталась ли она смыть все то, что произошло так же быстро, как и я?
Сейчас она в спортивных штанах и в футболке Университета Юты, которую мы покупали
на игру прошлым летом. Они играли с УБЯ, и мы так сильно хотели чтобы университет Юты их
выиграл, что рыскали по земле в поисках счастливых центов и загадывали желание у фонтана.
Такое ощущение, что это было сотни лет назад от того места, где мы сейчас находимся. Ее волосы
собраны в простую косу на боку. Она, похоже, влажная. Почему я испытываю облегчение от того,
что она помылась? Но мои мысли уходят по другой касательной: я помню, как ощущались волосы
Себастиана напротив моего лица, когда он целовал дорожку от моей челюсти к груди, но я не
помню, были ли волосы Отэм собраны или распущены, и чувствовал ли я их вообще.
Это, похоже, вытягивает мою вину на поверхность, и вырываются слова.
– Когда я приехал, я не собирался… – я смахиваю слезу и пытаюсь сначала. – Я не
собирался….делать то, что произошло. Мне было больно, и я нетрезво мыслил, и я не хотел
воспользоваться тобой и…
Отэм поднимает руку, чтобы остановить меня.
– Стой. До того, как ты начнешь разыгрывать благородство, я скажу.
Я киваю. Мне так трудно дышать, как будто пробежал только что десять миль досюда.
– Окей.
– Когда я проснулась сегодня утром, я подумала, что это был сон, – произносит она,
уставившись взглядом на свои колени, пальцы перебирают завязки с ее пояса. – Я подумала, что
мне приснилось, как ты приехал, и мы сделали то, что сделали, – она смеется и поднимает на меня
взгляд. – Мне снилось такое раньше.
Я не знаю, что сказать. Не то, чтобы это удивило меня, но увлеченность мной Отэм всегда
была каким– то абстрактным понятием, ничем фундаментальным, ничем прочным, что могло бы
продлиться дольше.
– О.
Что, наверняка, не очень подходящий ответ.
Она тянется и накручивает кончик косы вокруг пальца, пока не белеет кожа.
– Я знаю, ты станешь говорить, будто воспользовался мной, и думаю…в ком– то смысле
да. Но не ты один. Я не солгу, когда скажу, что все связанное с Себастианом было очень тяжело
для меня, Тан. По нескольким причинам. Я думаю, часть тебя всегда знала некоторые из них.
Знала почему.
Отэм смотрит на меня, ожидая подтверждения, и у меня возникает то тошнотворное,
скользкое чувство в груди.
– Думаю, именно поэтому все так ужасно, – отвечаю я. – Из– за этой ясности в
использовании ситуации.
– Да, ладно…– она качает головой. – Но все не так просто. Наши отношения так сильно
изменились за прошедшие несколько месяцев, и я думаю, что все равно пыталась понять это.
Понять тебя.
– В смысле?
– Когда ты рассказал мне, что ты би – и господи, это делает меня просто ужасным
человеком, но с тех пор между нами буквально не было больше секретов, и мне нужно было
понять. Да? – я киваю, и она притягивает свои ноги к груди, устраивая подбородок на своих
коленях. – Думаю, я не поверила тебе сначала. Был момент, когда я подумала, классно, теперь мне
придется волноваться и о девочках и о мальчиках? А потом еще одна – может, я стану той, кто
изменит твое мнение.
– О, – снова произнес я, не зная, что еще ответить. Она, понятное дело, не первый
человек, кто считает, что бисексуальность – это выбор, а не то, какой ты, поэтому мне будет
трудно обвинять ее в этом. Особенно сейчас.
– Ты был такой расстроенный и просто…я знаю тебя. Я знаю твою реакцию, когда тебе
больно. Ты погружаешься в меня, в безопасное пространство своей лучшей подруги, и прошлой
ночью… – она прикусывает губу, пожевывая ее, пока думает. – Я притянула тебя к себе.
Возможно, я тоже воспользовалась ситуацией.
– Отти, нет…
– Когда ты сказал, что Себастиан не любит тебя, в моей груди как будто сгорел какой– то
предохранитель, – слезы наполняют ее глаза, и она качает головой, пытаясь сморгнуть их. – Я так