Йорке, Сиэтле и Лос– Анджелесе.
– Ладно, ну, во– первых, – тихо начинает Отэм. – Я хочу извиниться. Я знаю, что Таннер
рассказал тебе о том, что произошло между нами. Надеюсь, ты понимаешь, в каком беспорядке он
был. Я воспользовалась ситуацией, и мне жаль.
На челюсти Себастиана вздрагивает мускул. Напоминание о том, что произошло между
Таннером и Отэм, не очень классное, но, по крайней мере, оно ответит на единственный вопрос:
«Они теперь вместе?»
– Я очень ценю, но в этом нет никакой необходимости. Никто не должен мне ничего
объяснять.
Она изучает его несколько мгновений. Он даже представить не может, как выглядит со
стороны. Конечно, Отэм видела горечь и раньше, и сейчас Себастиан тоже знает, как она может
устроится в крошечных уголках на лице, мышцы на которых не поддаются улыбке. Под его
глазами пролегли синяки. Его кожа не такая бледная, но землистого оттенка, как будто ему
недостает солнечного света.
– Ладно, ну, я все равно хотела это сказать, – Отэм открывает руку с маленькой, розовой
флешкой внутри. Предательский румянец ползет по ее шее вверх. – Я хотела отдать тебе книгу.
– Разве ты не сдала ее Фуджите? – срок сдачи был два дня назад. Отэм знает об этом.
Она смотрит на него, смущенно.
– Это не моя книга.
Себастиан никогда раньше не ощущал той боли в дневное время суток, но вот она, есть.
Под солнцем, распространяется быстро, подпитывается, как лесной пожар, сбитый до безумия на
ветру. Ему требуется минута, чтобы вспомнить, как говорить.
– Где ты ее взяла?
– Из его ноута.
Его сердце странно сжимает– как– в– тисках в груди, а затем оно начинает колотиться в
грудину.
– Полагаю, он не знает об этом.
– Ты абсолютно прав.
– Отэм, ты должна ее вернуть. Это вторжение в его личную жизнь.
– Таннер сказал мистеру Фуджите, что ему нечего сдавать. Мы оба знаем, что это
неправда. Фуджита знает, что это неправда.
Жар стекает с лица Себастиана, а слова выходят шепотом.
– Ты хочешь, чтобы я сдал ее за него?
– Нет. Я никогда бы не попросила тебя об этом. Я хочу, чтобы ты прочитал ее. Может, ты
сможешь поговорить с Фуджитой, спросить его, можешь ли сам оценить ее. Я слышала, что ты
оценивал несколько работ. Он знает, что Таннеру некомфортно сдавать ее, но, может, он будет рад
узнать, что ты прочитал книгу. У меня нет для этого привилегий. А у тебя есть.
Себастиан кивает, уставившись на флешку в своей ладони. Желание прочесть, что на ней
практически ослепляющее.
– Это будет немного конфликтом интересов для меня…
Отэм на это смеется.
– Эм, ага. Но я больше не знаю, что делать – если он сдаст ее, то правда о тебе вскроется
учителю без твоего согласия. Если он не сдаст ее, он провалит задание, которое составляет
основную часть его оценок и поставит под угрозу свою репутацию в Калифорнийском
университете. И мы оба знаем, что просто сменить имена – не самый легкий выход.
– Точно.
– Лично я не знаю, чем он думал, – Отэм смотрит на него. – Он знал, что в конечном
итоге должен что– то сдать. Но именно такой Таннер. Он сначала действует на эмоциях, а потом
думает.
Себастиан садится на ступеньки, его взгляд на тротуаре.
– Он говорил, что пишет что– то новое.
– Ты серьезно поверил в это или от этого стало проще? Он не мог ни о чем другом думать.
Себастиана заполняет это царапающее чувство раздражения; он хочет, чтобы она ушла.
Присутствие Отэм, как палец, тыкающий в синяк.
Отэм садится рядом с ним.
– Ты не обязан отвечать, потому что это, скорее всего, не мое дело… – она смеется, а
затем колеблется. Себастиан снова концентрируется на поиске болезненного ощущения. – Они
знают о Таннере?
Его взгляд взметается к ее лицу, и он быстро отводит его.
Знают ли они о Таннере?
Это такой большой вопрос, и ответ очевиден – нет. Если бы они знали о нем –
действительно знали о его способности к нежности, юмору, молчанию и общению – он был бы с
Таннером прямо сейчас. Он искренне верит в это.
– Они знают, что я заинтересовался кое– кем, и что это был он. Я не рассказывал им всего,
но это неважно. Они все равно сорвались… Именно поэтому…
Поэтому он отправил то письмо.
– У нас дома повсюду висят такие вдохновляющие цитаты и фотографии, – произносит
она. – Я помню одну из них «Семья – дар, который длится вечно».
– Я уверен, что у нас есть где– то такая же.
– Хотя там не было звездочки, которая бы сообщала, что «только при определенных
условиях», – она подцепляет невидимую пушинку со своих джинсов и поднимает на него взгляд.
– Мама избавилась от большинства из них. Кажется, она сохранила одну фотографию с их
свадьбы перед Храмом, но я не уверена. Она очень злилась; все должно было отправиться на
помойку.
Себастиан смотрит на нее.
– Таннер немного рассказывал о твоем отце. Мне очень жаль.
– Иногда я не понимаю мамину реакцию, но сейчас она приобрела смысл. Я знаю, что эти
высказывания предположительно должны вдохновлять, но в большей степени от них создается
такое ощущение, что кто– то стоит за твоим плечом, пассивно– агрессивно напоминая, где ты
потерпел неудачу или почему твоя трагедия – во благо, все это план Божий. Для мамы все это
стало бесполезно.
Он моргает, сползая взглядом на свои ноги.
– Ясно.
Она толкает его своим плечом.
– Я готова поспорить, что все не очень здорово сейчас.
Он наклоняется вперед, желая немного отстраниться, и устраивает свои локти на коленях.
И не потому, что он не желает прикосновений, а именно потому что хочет их так сильно, что они
чуть ли не обжигают.
– Они едва разговаривают со мной.
Отэм рычит.
– Шестьдесят лет назад, они были бы просто несчастны, если бы ты привел домой черную
девушку. Она была бы правильной изнутри, но не с тем оттенком кожи. Понимаешь, как все это
смешно? Это не самостоятельное мышление. Это решение, как любить своего ребенка, основанное
на каких– то устаревших учениях, – она замолкает. – Не прекращай бороться.
Себастиан встает и стряхивает грязь со своих штанов.
– Брак – вечен, созданный между мужчиной и женщиной, и ведет к благородной, вечной
семье. Гомосексуализм отрицает этот план, – он говорит абсолютно безучастно, как будто читает
по сценарию.
Отэм медленно поднимается, не читаемо улыбаясь ему.
– Каким замечательным епископом ты станешь.
– Я должен. Я уже достаточно наслушался.
– Они расстроены, но в каком– то смысле они поймут, что ты можешь быть прав, или
можешь быть любим. Лишь немногие получают и то, и другое.
Он проводит пальцем вдоль флешки.
– Так она здесь?
– Я ее не читала совсем, но разве должна была…
Он ждет один, два, три удара в молчании между ними, перед тем, как наконец– то
вдохнуть.
– Хорошо.
***
Себастиан не привык избегать свою семью. Он – сын, который помогает матери с уборкой,
чтобы у нее было время передохнуть перед ужином, который уходит в церковь на несколько часов
раньше со своим отцом. Но в последнее время с ним обращаются, как с гостем, которого нужно
терпеть. Когда машина Отэм съезжает с подъездной дорожки и исчезает в конце улицы, ему
хочется вообще не заходить в дом.
Все стало напряженно с тех пор, как он спросил у своих родителей – гипотетически – что
они будут делать, если один из их детей окажется геем. Видимо, отсутствие в нем явной
гетеросексуальности уже заметили и обсудили. Он подбросил спичку прямо в лужу бензина.