Я процокала каблучками по ламинату в прикрытую дальнюю дверь.
За дверью сцена напоминала островок-осколок семейной идиллии. Среди разбросанных книг на полу сидела девочка школьного возраста в топике и мини-юбке и обучала лежавшую в углу огромную овчарку складыванию паззлов. На кровати у стены лежал хворый мой пациент с повязанным шарфиком горлом и порозовевшим лицом. Лежал на боку, подставив руку под голову. У кровати его сидела на коленках мамочка его, Ирочка, Ирина Георгиевна. Жалела и гладила сына. Вся идиллия несколько диссонировала только с одним обстоятельством – мамочка больному сынуле сосала показываемый ей из-под одеяла хуй…
– Ирина Георгиевна!.. – я чуть опешила. – Здравствуйте! Но что вы делаете? Миша?
– Хоть чем-то помочь… – обернула ко мне мокрое, всё в оправданиях лицо Ирочка. – Здравствуйте! Вы посмотрите его, Нина Михайловна?
Она вспорхнула с лёгкостью ласточки, и через секунду её уже не было в комнате. Мы с Джерри внимательно посмотрели друг другу в глаза и лишь плечами пожали.
– Миша, что с тобой? – задала я не совсем соответствующий компетентности врача вопрос.
– Заболел… – каков вопрос, таков был и ответ. – Температура вот…
Я поставила на ковёр свою дежурную сумочку, извлекла градусник и сунула ему под мышку.
– Когда ж ты успел… – я расправляла на груди стетоскоп. – На улице тепло, в доме ни сквозняка, вчера ещё нормальный был…
– Не, не нормальный! – подала голос от собирания паззлов девочка, которая, наверное, всё-таки была той самой названной в честь мамы сестрёнкой Миши. – Он уже дня три ненормальный какой-то совсем…
Я посмотрела на Иринку и перевела взгляд на сияющее неизвестно отчего выражение лица Миши.
– Ирина… Кареловна! – Иринка подошла и протянула маленькую ладошку. – Тётя доктор, вы его вылечите?
– Постараюсь… – я немного спуталась. – А почему «Кареловна»?
– Папа – чех. Урождённый. Выросший в нашей стране, – заученным спокойным голосом начала пояснение «Ирина Кареловна», вновь принимаясь за разноцветные стёклышки, и я подумала, что ей уже приходилось обрисовывать фамильную особенность примерно тысячу и один раз. – У него двойное гражданство и двойная фамилия. Чешская фамилия – Вшжишка – его. А русская – Мироненко – мамина. И по-чешски его зовут совсем смешно: Карел Янович…
– Три дня?.. – я водила чашечкой стетоскопа по его соскам, напряжённо вслушиваясь в абсолютно здоровые ритмы его сердца и лёгких. – Больной, а вы уверены…
– Ирка врёт, не три, а четвёртый уже! – он продолжал улыбаться и мне надоел.
– Больной, откройте пошире рот!! – я нахмурилась, чтоб не улыбнуться в ответ. – И скажите, если сумеете, «А!».
Чистоте его гортани позавидовал бы тоннель под Ла-Маншем. Я прикрыла глаза и начала медленно приходить в себя от только что нахлынувшего на меня понимания всей величины осуществлённой надо мною разводки… Выручало моего симулянта лишь то, что я вполне осознавала: не придумай этого он, и мне пришлось бы идти к нему в гости без всякого повода – со вчерашнего дня я уже не могла видеть его реже одного раза в сутки…
– Так… – я сняла стетоскоп. – Хорошо… Ну а температура у нас?
Я дёрнула градусник легко выскользнувший из-под мышки.
– Мишенька, здесь температуры нет!
– А там и не было… – он опять улыбался, хлопая ресницами.
– Где же была? – спросила я – сама заботливость о его состоянии.
– Ну вон там, может быть… – он приоткрыл одеяло в направлении по-прежнему торчавшего хуя. – И ещё…
– Что – ещё? – не поняла я и посмотрела на фиолетовую залупленную головку.
– Нина Михайловна, я всё равно вас люблю, давайте поженимся!
Термометр упал в сумочку, а не на пол потому, что я держала его над сумочкой, а не над полом.
– Согласна, да?
– Прямо здесь? – я взяла себя в руки. – Или сбегаем во Дворец бракосочетаний? Извини, я паспорт дома забыла!
– Ерунда, с паспортом всё равно не получится! Я пробовал, больше не хотят регистрировать, а там мамка…
– Где? – я непроизвольно приложила кончики пальцев правой руки к виску.
– В паспорте. Ири Джорджиевна Вшжишка…
– Ты чё, обалдел? А узнают если? Закон…
– Да не… Я сам создатель… и законов в том числе…
– Безбашенный!
– Факт…
– Как же тогда?
– Просто так!
– «Просто так»? – передо мной всплыли кадры весёлого ослика из любимого мультика, и я улыбнулась, наконец, этому своему глупо-милому “ослику”. – Просто так – это сила! Давай…
Так неожиданно для самой себя я со всей ветреной стремительностью двадцатилетней девочки согласилась на приятие предложенных мне руки и сердца.
– Мишка, у меня не получается! Ты уже не больной? – Ирочка потянула своего роста пса за непредусмотрительно вываленный язык, и лицо у Джерри чуть жалобно поглупело.
– Ирка! – Миша даже вскочил и сел в постели. – Не мучь Джерри и, вообще, иди с ним гулять! Не мешай нам, мы теперь – муж и жена.
– А как же картинка с оленями? – Ирка была ребёнком настойчивым.
– Как-как! Я тебе потом соберу… – он залез мне под платье рукой и поцеловал в коленку.
– Ну уж нет! – я одёрнула платье, защёлкнула сумочку и встала. – Мне надо поговорить с твоей мамой!
Ирина Георгиевна сидела на кухне, возле плитки и внимательно созерцала вздымающуюся пенку кофе над туркой.
– Ириш…
– А? Ой! – она ухватилась за ручку своей кофеварки, снимая с огня. – Чуть опять не прозевала! Заснула…
– Ирина Георгиевна! – поправилась я. – У вашего сына действительно сверхновая форма гриппа!
– Как?! – хорошо, что она к тому времени поставила турку на стол.
– Да, инфлюэнца секса́пилес… – равнодушно произнесла я, присаживаясь, роясь в сумочке в поисках сигарет и улавливая ноздрями знакомый тонкий аромат изысканного кофейного сорта. – Впрочем, за жизнь и здоровье пациента можно не опасаться. Точка острого кризиса, кажется, была достигнута только что. Хотя и поправка, вообще-то, ему вряд ли грозит…
Я разлила кофе из турки по поданным Ирочкой чашечкам под её недоумевающий взгляд, отхлебнула глоток и с глазами на небе сквозь все этажи затянулась лёгкой струёй ароматного дыма.
– Нина… Михайловна…
– Можно просто Нина! Или Ниночка – в зависимости от настроения, Ирусь! – я взяла её сжимающую горячую чашку лапку и поцеловала в пальчики.
– Но что это… значит?.. Инфлюэнца… сек…
– «сапилес»! – подсказала я. – Да практически ничего! Просто Мишенька минуты четыре назад уже полностью сошёл с ума и предложил мне выйти за него замуж. И я не могу похвастаться тем, что повела себя в противоположность ему психологически адекватно! Я согласилась…
– Правда? – одна из, похоже, самых активных участниц свершённой над мною разводки теперь, видимо, сомневалась, не коснулась ли эпидемия розыгрышей её самой.
– Правда-правда! – в моих глазах была сама ясность сквозь туман наслаждения. – Ирочка, хочешь, я буду называть тебя мамой?
– А я вас… тебя… доченькой… – Ирочка явно скользила по инерции моих слов.
– И мы тебя вместе с Мишенькой отъебём… – я тоже вошла в плавный ритм.
– Нет! – вспискнула Ирочка, и я поняла насколько глубоко в ней её «да».
Очень нежно я охватила “свекровь” за талию и одним рывком сдёрнула её со стульчика к себе на колени.
– Мамочка, ты ведёшь себя, как животное! Нельзя же так мучать свой и мой организм… – я пустилась ладонью ей под халатик и, конечно же, не обнаружила на ней трусов; мои пальцы впутались в её влажные кучеряшки.
– А ты, доченька, просто свинья! – она спрятала голову у меня на груди. – Ведь нельзя же, наверное, с мамочкой так…
Она ловко расстегнула три моих верхних пуговицы, скользнула ручкой в распах и извлекла на свет одну мою объёмную грудь. Пунцовый ротик тут же приник к коричневому надутому соску, и глаза Ирочки, блаженствуя, тут же прикрылись.
Я попыталась добраться до щелки, но что-то сильно мне помешало…
– Ого! – клитор у этой миниатюрной давалочки был ой-ё-ёй, и я не сдержала возгласа удивления.