Первая мысль, на которой я себя поймал по прибытии обратно на землю, была мысль о том, что мне совершенно не стыдно, ни перед Леночкой, ни совсем. Мне было тепло и хорошо… «Ложись, малыш!», шепнула Леночка и поцеловала меня в лоб. И я послушно лёг, хоть и не считал себя малышом уже лет десять. Какие-то большие и тёплые волны окружили меня со всех сторон, мне показалось я чувствую ветер, бегущий как лёгкий ласковый ток по моим рукам и ногам, и я окончательно потерялся во сне…
А утром я не обнаружил возле себя Леночкиного халатика. Я лежал, свернувшись в калачик, под одеялом и три вопроса сразу не давали мне покоя. Во-первых, мне хотелось досмотреть тот прекрасный сон, который мне приснился. Во-вторых, я пытался определить по солнцу, сколько времени осталось до уроков. В-третьих, я искал и не находил глазами халат, потому что мне решительно не в чем больше было показаться из-под одеяла на свет божий. Осознание того, что это был не сон даже перевернуло и выпрямило меня на скрипнувшей в ответ раскладушке – это… был… не сон!!! Поверх одеяла я протянул руки вниз по своему телу и обнаружил, что распрямился на раскладушке я не один. Довольно тяжёлое ватное одеяло лёгкой кисеёй парило в воздухе под моим животом. В дверях показалась Леночка, и я попытался ретироваться на боковую вновь.
– Проснулся, Вовочка? Доброе утро! – Леночка прошла через комнату, открыла до конца шторы, пустив солнечные лучи мне на подушку и, обернувшись, наклонилась и поцеловала меня. – Есть хочешь? Вставай, сонька!
– Леночка… Доброе утро!.. – я взглянул на Леночку и запнулся: халатик был на ней. – А что же мне надевать?
– Ой, забыла совсем! – Леночка всплеснула руками. – Это я по привычке, прости, Вовочка! На…
Она скинула халатик и протянула его мне. А мне стало совсем не до халатика… Она была такая красивая, что я онемел заново!.. Словно во сне, который видимо всё-таки довелось досмотреть, я взял халатик, уронил его, снова взял… «Леночка, я не хочу есть…», я поднялся, забыв о спавшем тут же одеяле и о беспомощно повисшем в руке у меня халатике, «Я хочу…»
– Интересно! – улыбнулась Леночка, опускаясь попой на кровать и вновь ставя меня как солдатика перед собой. – Чего хочет ребёнок, который не хочет есть?
– Я… – не зная как сказать, я переминался с ноги на ногу. – Я хочу… это… ещё…
– Ещё? – глаза Леночки делано озаботились, она раздвинула ножки и я оказался на расстоянии протянутой ладони от её тёплого тела. – Вовочка, но чего же?
– Ну, это… – вместе с Леночкой я смотрел на свой мокрый от волнения писюлёк, почти дотягивающийся до Леночки под нашими животами. – Хочу…
– Ну чего же, малыш? Говори…
– Я ещё хочу ебаться!.. – выпалил я и посмотрел в Леночкины прекрасные глаза.
– Господи! – воскликнула Леночка. – Вовочка, никогда! Слышишь меня – никогда мы с тобой не будем делать того, что ты только что сказал!
Она взяла меня правой рукой за неистовый мой конец, чуть поправила его, а левой рукой подтолкнула меня под попу.
– И более того! Вовочка, – глаза Леночки были расширены и смотрели мне прямо в зрачки, – я хотела бы, чтобы ты понял сам, что именно этого нам делать не стоит ни за что и никогда! Повторяй за мной клятву, а в конце добавишь то слово, которое ты произнёс.
Леночка обхватила меня обеими ладошками за бёдра и стала совсем чуть-чуть покачивать в себе. Я ещё не знал зачем это, но чувства, которые при этом взметнулись от самого кончика моего сгорающего от радости в Леночке балбеса, чуть не подкосили мне ноги. Но Леночка не давала мне отвлекаться, она произносила уже первые слова клятвы как заклинание:
– Никогда и ни за что… Повторяй!
– Никогда… – в добавок к Леночкиным движениям я, кажется, всё ещё переминался с ноги на ногу, что облегчению моего нервного напряжения не способствовало. – И ни за что…
– Никогда и на за что мы с тобою не будем… Ну давай, подставляй!..
Меня словно озарило пониманием, я вскинул глаза на смеющееся Леночкино лицо:
– Леночка, честное слово, я понял! Никогда-никогда, ни за какие и ни зачем мы не будем с тобою ебаться! – я разрядился подобно глубоководному атомному крейсеру где-то на Леночкиной загадочной глубине и задрожал весь и в ногах.
– Моё ты самое дорогое сокровище! – Леночка прижала меня к себе и вновь сразу всего согрела своим сказочным теплом. Дрожь в моём теле вмиг стихла, подрагивали теперь лишь коленки. – Побудь так немножко, не выскакивай…
И я почувствовал, как всё во мне встаёт прямо в ней! Прямо внутри моей неописуемой Леночки! Я выпрямил спину и вдруг почувствовал, как скользнули по моей груди Леночкины надутые шариками груди. Я чуть отстранился и уставился на них безумным взглядом: чтобы увидеть подобное, я мог бы просидеть в душевой весь день! «Леночка, можно я их потрогаю?», спросил я, не отводя глаз от розовых торчащих сосочков. «Ага…», услышал я откуда-то из пространства ответ, и мои лапы легли на мягкие белые мячики. Но стоило мне сжать их немного сильней и под моим животом вновь сработал весь энергетический комплекс на полную мощь. На этот раз я сам непроизвольно задёргал бёдрами и словно пронзённый током от пылающего корня до кистей рук сжимающих обворожительно упругие драгоценности я изогнулся спиной в обратную сторону, ещё сильнее вгоняя своего друга под Леночкин животик, и, застонав, ещё один раз головокружительно кончил.
«Мы опоздали в школу?»
«А хотелось успеть?»
«Да нет, но… Учителя же не могут опаздывать!..»
«А ученики, по-твоему, значит могут!..»
«Ученики? … Ученики могут…»
«А давай попробуем хоть один раз наоборот!»
«Леночка, я раньше вас никуда не пойду!»
«Вовочка, приключение ты моё неожиданное, сегодня – воскресенье!..»
Если бы лишь мысль о подобном пришла мне ещё за день до этого – я бы сочла себя слегка переутомившейся на работе. Если бы та же мысль навестила меня за час до генерального события – я бы перепугалась, наверное, так, что и события бы не было. А если бы эта мысль попыталась придти за минуту – она попросту не нашла бы пристанища, ввиду полного отсутствия у меня на тот момент любых мыслительных организаций, как то: извилины, мозг, голова…
Сейчас же, всего, казалось, по прошествии нескольких мгновений после того, я лежала с глазами блаженно вперившимися в небо сквозь ставший прозрачным потолок, рядом на раскладушке спал мой любимый Вовочка, а у меня в животике будто всё ещё согревала меня его горячая капелька…
Утром я обнаружила на шёлке своих простыней небольшое пятнышко крови. Была ли это ирония судьбы, её каприз или простое упущение-недосмотр, но в свои двадцать три года я всё ещё оставалась девочкой… Устранив следы столь приятной для меня неожиданности, я накинула халатик и, стараясь не разбудить Вовочку, выскользнула в ванную.
В школе существовало наше школьное подобие американского футбола или регби. Называлось игра в «Ватрушку». Происхождением своим «Ватрушка» была обязана строжайшему школьному предписанию не бегать в стенах родного учебного заведения. Дежурные, поставленные на стражу этого закона, отлавливали (тоже, конечно, не пешком) нарушителей и заставляли «пройтись», то есть повторить путь, начиная с исходной позиции. Благодаря их слаженным действиям в коридорах и вестибюлях школы царил относительный порядок, стихийным протестом против которого и родилась «Ватрушка». Правила заключались в следующем. Назначенный «ватрушкой» шалопай из младших классов разгонялся до предела, старательно обходя при этом кордоны дежурных, а вслед ему в это время раздавалось что-нибудь вроде «Держи вора! Он у меня ватрушку украл!» Выкрикнувший должен был немедленно исчезнуть и в дальнейшем мог лишь ржать из-за угла – на этом его участие ограничивалось. А вся случившаяся поблизости пацанва всех возрастов принимала активное участие в «помощи» дежурным и как по команде бросалась «ловить вора», ставя друг другу подножки и распугивая мгновенно исчезающих девочек. Коридор или вестибюль минут на пять становился полностью непроходимым, «ватрушка» метался как умалишённый, а по следам его тут и там возникали «кучи-малы». В итоге пойманный, если о нём вообще вспоминали, выворачивал при успокоившемся уже слегка обществе карманы на предмет отсутствия сладкой улики и бывал тут же полностью коллективно оправдан. «Ватрушка» планово преследовалась нашими педагогическими усилиями. Но была горячо любима народом. И поэтому изживалась обычно лишь на время. Впрочем, всё это так, к слову.