– Вот тебе и Айболит. Приходи к нему лечиться и корова, и волчица, – я засмеялась так, что Маша начала креститься, а Анна прижалась спиной к двери. Софи присела рядом, дала мне в руки кружку с водой. Я выпила несколько глотков, глубоко вздохнула, и прошептала Софи:
– Нам все придется делать самим, Софи. Я хочу рассказать тебе кое-что… Анна, Маша, выйдите на минуту, – быстро махнув на дверь, я продолжила в сторону женщин, что пока были мне чужими. Они не стали задавать вопросов и вышли.
– Софи, это будет звучать очень странно, но я… – схватка скрутила меня так сильно, что я сложилась пополам. – Софи, я должна встать. Я рада, что схватки стали сильнее, этот доктор сделал только одно хорошее дело – он продавил мне живот так, что ребенок больше не хочет там оставаться.
– Что ты хотела сказать мне, Мадлен…Мари, – быстро исправилась Софи, и не став спорить, помогла мне встать. Я оперлась руками о край кровати, но так и вправду было легче – поясница меньше болела.
– Знаешь, иногда бывает такое… Люди помнят свою прошлую жизнь. Я помню её часть, вернее, то, что я была несчастна из-за того, что не могла иметь ребенка, понимаешь? – я уже жалела, что начала этот разговор, но мне нужно было выговориться именно сейчас. – Так вот, этот ребенок должен выжить в любом случае, я очень прошу тебя, если вдруг…
– Так, я, конечно, добрее всех отношусь к вам, мадам, но такое слушать не стану, – поняв, что у меня появились дурные мысли, перебила меня Софи, изменила тон и продолжила: – Этого разговора не будет, – за секунду она оказалась у двери и открыв её, пригласила обратно Анну и Машу.
Потуги начались только под утро. У меня уже не было сил, и между схватками я просто засыпала. Анна «успокоила» меня тем, что доктор не ушел, и сейчас они проводят для Михаила операцию. Это меня сколько-то успокаивало, но страх за ребенка и уходящие силы брали верх.
Когда я поняла, что очень хочу в туалет, и уже было, сквозь сон, хотела просить Анну отвести меня, стесняясь попросить горшок, я вспомнила что это такое.
Доктор влетел в комнату как ошпаренный, и чуть на забыл помыть руки. Анна следила за всеми его движениями, и сегодня я просто возблагодарила эту строгую женщину.
Крик моего сына – последнее, что услышала за эти тяжелые сутки. Сквозь пелену, опускающуюся на глаза, успела рассмотреть синеватый комок, что поднял надо мной доктор. Его слова: «Графиня, у вас родился просто прекрасный сын», и полное отсутствие каких-либо болей были больше, чем счастьем!
Я сидела в больнице на кровати, белые стены, пикающая аппаратура, радио в коридоре, снующие врачи, а на руках у меня был этот долгожданный конверт. Со мной рядом сидела мама. Я говорила ей, что мне приснилось, будто я одеваю саму Екатерину Великую, а мой муж – граф Апраксин. Я смеялась, прижимая теплый и тяжелый сверток к груди.
Мама смотрела на меня внимательно, смеялась и гладила по голове, нашептывая что такое тоже может быть. Мне вдруг стало очень грустно от того, что Миша мне очень дорог, что он нужен мне, и я не согласна терять тот самый сон, вернее, ту его составляющую, где у меня была семья, где у меня есть сын. Меня гладили по голове и целовали в лоб.
Мама шептала мне: – Милая, теперь мы будем вместе всегда, я больше ничего не пропущу в твоей жизни.
Глава 76
Мама шептала мне:
– Милая, теперь мы будем вместе всегда, я больше ничего не пропущу в твоей жизни.
Пробуждение было каким-то мгновенным. Я резко открыла глаза – передо мной сидел Миша. Было темно. Только сейчас я поняла отличие сна от реальности — запахи. Пусть там, во сне, все и казалось мне настоящим, но в больничной палате, любой, всегда есть специфический запах.
Здесь и сейчас пахло лекарствами, моим ребенком, теплом дома. Тонкая нотка полыни — ей перекладывали белье в шкафах. Запах выпечки — на кухне пекут булки.
Это наша с Мишей комната, это то самое время, и у меня есть ребенок – мысли мелькали, как искры над огнем, возвращая к действительности. Роды, операция на руке, ночь, где я засыпала, как только отпускали схватки, момент, когда ребенок заплакал, и все…
– Миша, где..
– Машенька, милая не беспокойся, наш сын сладко спит рядом с тобой, – он говорил и морщился.
Выглядел он просто ужасно, измотанный, тощий, но все это было уже не важно — главное, что живой.
– А ты? Ты? Ты же не должен быть здесь, ты же… тебе же сделали операцию, у тебя, – я не могла собрать всю картинку сейчас воедино, и от этого становилось страшно.
Посмотрела на другую сторону кровати, а там, обложенный подушками, спал туго спелёнатый кокон. Розовый круг лица, сложенные бантиком крошечные губки будто что-то посасывают во сне, кнопка носа. Даже сейчас, в этих детских чертах можно было различить копию Михаила.