Новость была просто шоковая! Я не успела ничего толком понять, кроме одного – даже эта комната в этом мире принадлежала покойной тете Марион! Что делать дальше? Где жить и чем питаться?! У меня нет документов и нет денег.
Слезы полились сами собой и я не заметила, как впала в сонный транс…
Вечером Колетт принесла мне кружку горячего бульона и сообщила новости:
— Похоронили! Так все чинно-благородно было! И цветов шесть корзин, и за похоронными дрогами аж четыре кареты ехали! Ну, без седоков, конечно… Только госпожа Валери присутствовала лично. Ну, оно и понятно, они же родственницы по покойному мужу мадам де Готье. А еще к вам сестрица ваша хотела зайти! Спрашивала, пришли ли вы, мамзель, в себя? Что сказать-то?
— А сколько дней я уже лежу, Колетт?
— Так сегодня третий день уже, мамзель.
Чувствовала я себя несколько лучше. Чем оттягивать и лежать тут в неизвестности, лучше уж сразу…
— Колетт, помоги мне встать, пожалуйста.
Кряхтя и стеная, как старая бабка, я смогла с помощью Коллет и остатков силы воли сесть на кровати. Подождав, пока пройдет головокружение, дошла до шкафа и посмотрела на себя.
Страшна, матушка! Шишка на лбу плавно перетекала в припухший синяк на виске, волосы, похоже, не расчесывали с момента аварии – пара колтунов задорно торчала вверх. Задрала сорочку – на левой ноге приличная ссадина, уже засохшая, окруженная темным полем синяка. Дышать, правда, стало легче. Возможно, что не трещины в ребрах, а просто – сильный ушиб… Но неужели за несколько дней никто не озаботился даже просто смыть кровь с садин?
Хотя, да… Чего я хочу? Мадлен, судя по всему, никого не интересовала даже при жизни своей тетки. Кто же будет беспокоится обо мне сейчас? Смешно даже надеяться на такое. Я, на минуту, задумалась о странности своего попадания. Что там, в своем мире, я была никто, просто нищая училка, так и здесь, в новой жизни, во Франции, я – никто…
— Колетт, будь добра… Мне нужно умыться и, хорошо бы – расческу. Поможешь?
— Сейчас, мамзель.
Умывшись чуть теплой водой из кувшина, я попробовала расчесать волосы. Клок на затылке, все же, пришлось вырезать, но остальные колтуны я медленно и методично разобрала. Очень больно было расчесывать именно левую сторону – оттуда пришел удар. Но я справилась.
Старое ветхое кресло у окна показалось мне довольно удобным. Найдя в шкафу еще и шаль, когда-то яркую, а сейчас – просто вылинявшую, зато очень теплую, я уселась в кресло и вздохнула. Здесь я смогу разговаривать с сестрой или кузиной будучи не так беспомощна, как в кровати. Надо бы, заодно выяснить степень нашего родства.
Бодро простучали каблучки Бернардеты и она впорхнула в комнату, не особо скрывая счастливую улыбку на лице. Роскошное траурное платье невозможно сшить за два дня, но девица была одета с иголочки! Натуральный черный шелк, отделанный тончайшими лиловыми кружевами, черные митенки и черные агатовые украшения — этакий полу-траур. Настоящий траур этого времени – черная креповая ткань, никаких украшений и кружев. Это я точно помню.
Вообще, стоит, конечно, уточнить, в каком я веке. Но во времена моей театральной работы мы ставили пьесу о годах, предшествующих Великой Французской революции. И костюмы того времени я изучала долго и тщательно. Лучше, пожалуй, я знаю только историю Викторианской моды. То, что я видела из одежды на Елисейских полях – однозначно, период Марии Антуанетты. А это значит, что девица нарушает правила приличия. Но, тут уж сама дура виновата. Франция, конечно, не столь консервативна, как Англия, но и такой туалет может вызвать море сплетен и проблем. Первый траур – только черное! И это – незыблемое правило. Потом, через полгода-год, можно допустить кружева и лиловы цвет, не раньше.
— Встала?! Отлично! Тетушка померла, слышала? Так вот, через два дня придет нотариус. Ты тоже должна присутствовать при чтении завещания. Мне бы не хотелось переносить это из-за тебя!
— Не хочешь переносить – прикажи слугам нормально кормить меня и сменить бельё.
Я сама не ожидала от себя, что я смогу чего-то потребовать! Возможно, во мне просто накопилась критическая масса раздражения на жизнь и на себя! Почему, ну почему я всегда уступаю наглости, злости, моральному уродству?! Неужели я такая размазня, что и в этой, второй жизни, мной будут помыкать и пользоваться все, кто только захочет?!
Бернардет задохнулась от возмущения:
— А ты сама?! Ты что, не можешь спуститься на кухню и поесть?!
— Я не поняла, это тебе ведь нужно, чтобы я присутствовала? Значит, ты и подсуетись! А мне, дорогуша, и так все нормально. Только лечить свои синяки я собираюсь долго и надежно. Недельки так две-три… А потом, безусловно, можно будет и завещание вскрыть.