***
Первые дни я бродила по местам моего детства, наблюдала за окружающими, пыталась убраться из дома и не плакать, не лезть туда, куда не надо и где мне теперь не положено быть, но, выйдя на минуту, убежав подальше, я всё равно возвращалась, как бы себя не держала. Посмотреть на родных было для меня наркотиком, хотелось каждого обнять и успокоить. Я не могла с ними попрощаться, ведь они мои, мои родные. Меня колотило, трясло, когда они пропадали с поля зрения. И, хоть я стала бестелесным существом, все недуги остались в памяти и терзали меня так же, как и при жизни. Я сделала вывод, что смотреть на слезы дорогих людей — самое тяжёлое. Это не сравнится ни с чем, ни с какой физической болью, тем более, если все эти слезы из-за тебя — маленького бестолкового ребенка. Я знала по себе, что пройдет время, и боль, которая убивала миллиметр сердца за миллиметром, станет печалью, светлыми воспоминаниями. Но так не становилось от моего присутствия. И хоть никто не мог меня видеть, но каждый чувствовал постороннее присутствие, и от этого им наверняка было не по себе.
Подозрения, что «душа не упокоилась», стали появляться, когда прошло более месяца. Смерть бывает единожды, и я не могла знать, должна здесь находиться или нет. Но что-то меня не хотело отпускать, очень уж долго я засиделась в мире живых. Казалось, будто Жизнь все ещё пытается забрать меня у Смерти. Тяга эта усиливалась на девять и сорок дней, когда проходили ровно один, два, три месяца… Но я смирилась. Мне бы не хотелось очнуться в гробу и задохнуться там, умереть от голода или жажды. Не самая приятная перспектива.
И вот уже в который раз во мне поселялась надежда о покое. Я предполагала, может, не я не могу отпустить Жизнь и близких мне людей, а они меня? Ведь они ничего не сказали мне, я ушла слишком быстро. Сегодня поминки, а это значит — слова, что мне так нужны, возможно, будут произнесены.
***
Когда мне было лет тринадцать, я стояла посреди зелёного огорода, смотрела на расстилавшиеся внизу небольшого холма лесополосы и перепаханные поля и услышала кукушку. Не двигалась с места, прислушиваясь и не решаясь задать обыкновенный вопрос: «Кукушка, сколько мне жить осталось?». Птица же не замолкала минут пять, будто выпрашивая, ну спроси, спроси, я тебе столько лет накукую! Тогда, завернутая в полотенце бабушка, выйдя из бани, подкралась сзади, толкнула меня в спину и прошептала: «Слышишь? Сколько она тебе предсказала?» Я пожала плечами и наконец прокричала вопрос, наверное, на всю округу (чтобы птица точно услышала). Ответ немного задел: «Ку, ку, ку, ку…». Тишина. Кукушка наконец замолкла, оставив меня ошарашенной. Четыре года? «Не бери в голову», — пробормотала бабушка и увела меня в дом. Я же не могла перестать думать об этом случае. Верить кукушкам? Никогда не верила. Но… она не врала. Заслышав этих птиц, я повторяла один и тот же вопрос и слышала один и тот же ответ. С каждым годом «ку» становилось все меньше. Тогда я не на шутку встревожилась.
Больше всего меня беспокоило то, что уже через пару месяцев после первого «предсказания» кукушки я временами теряла контроль над зрением, слухом, у меня жутко болела голова. Сначала такое случалось раз в пять-шесть месяцев, но потом — каждый месяц; уже через три года я чуть ли не каждую неделю падала в обморок. Врачи сказали, что органы, отвечающие за мою жизнеспособность, перестают нормально функционировать и разрушаются. Продукты распада от данного процесса, попадая в кровь обречённого человека, могут подарить ему невероятное чувство эйфории и подлинного счастья. Однако, такое состояние продолжается недолго и заканчивается смертью в тот момент, когда продукты распада достигают своей цели — центральной нервной системы.
И все-таки, после четырёх лет у меня остановилось сердце. Я скончалась быстро и безболезненно. В последний день я была так счастлива, и, надеюсь, это не зависело от терминальной стадии — «приятного эффекта» перед смертью.
Знаете, я прожила неплохую жизнь. У меня было много родни, всё, что было нам надо, всегда имелось, или мы могли это приобрести. По выходным вечерам мы собирались на кухне у бабушки с дедушкой, ели картошку с мясом и пили чай с конфетами, из-за баньки лица у всех были раскрасневшиеся и весёлые, в глазах каждого блестел задорный огонёк, и в доме было так тепло и уютно! Мне очень хотелось вернуть эти вечера. Они были и сейчас, конечно, но уже без меня. Я сидела там же, рядом, и смеялась над историями, которые произошли за прошедшую неделю. Только на моих щеках не горел румянец, в глазах не было былой безмятежности, а главное — в них не было жизни. Я чувствовала себя отверженной, лишней в родной семье. Просто я призрак. Я не жива. Я мертва.