— Дочка, ты мелки-то возьми, пригодятся. Нечего вещами разбрасываться, — сказал он, доставая из печи лист с румяными калачами.
— Да это не мои, — снова повторила я, — может, кто другой обронил. Вы поспрашивайте лучше потом.
Но пекарь уступать не хотел, и пришлось согласиться забрать несчастные мелки, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Дед налил себе кофе, прихватил тарелку с булочками и вышел на улицу, сев в плетеное кресло за одним из столиков перед пекарней. Я взяла свою чашку и примостилась рядом. Мы нежились в лучах раннего солнца.
— Эх ты, жаворонок, — проговорил он мне, — чего ж тебе не спалось?
— Да, — пожала я плечами и сделала глоток тягучего шоколада.
— Что, мысли покоя не давали? Влюбилась наверняка. Ну ничего, — перебил он меня, — дело молодое. Знаешь, вот вам, молодежи, сейчас кажется, что жизнь кошмарна, уроков много, заданий задают много, и вы говорите, мол, времени даже пожить нет. А вот когда вырастете, то поймете, что все вот это время, пока вы ныли, что жить хочется, а тут не дают, там не дают, все это время можно было прожить на полную катушку: погулять, поиграть, — да много чего. Конечно, все время надо проживать так, но ввели это принудительное образование, а оно все чаще вызывает лишь только нежелание становиться умнее, образованнее. Ах, — вздохнул он и легонько ударил по столу, — я так не хотел учиться, и уроки прогуливал, и на лекции не ходил. Конечно, иногда можно и прогулять, — он подмигнул мне, — но надо помнить, что это больше тебе надо, а не другим. Не ценил я, что имел, и поэтому тебе говорю и всем остальным: жить надо. И ценить, что у тебя есть сейчас.
— Да! — вздохнула я, молча выслушав его речь. — Не заставить людей ценить, что у них есть. Даже если сам себе будешь каждый день повторять, что вот, у меня все есть, я все могу, я ценю это… Ну вот не оценишь по достоинству, пока не потеряешь! Только потом что-то настолько ясно щелкает в голове, что понимаешь, как это было прекрасно и как тяжело теперь.
Он помолчал.
— Ах, права, птичка певчая! Ну что ж поделать? Тогда просто старайся запоминать моменты. У тебя еще вся жизнь впереди, все еще успеешь. Только знаешь что? — он наклонился ко мне и твердо сказал. — Вот у тебя сейчас все есть, и родня, и семья. Пожить одна или там ночами погулять ты еще успеешь, но вот родители, бабушки, дедушки, сестры там, братья, — вот они в любой момент могут уйти. Поэтому ты их не обижай. А родителей не уважать — это вообще большой грех. Ты верующая?
И только сейчас я поняла, что жить мне осталось максимум неделю и жизнь моя не «только начинается», а уже очень близка к финалу, что мне срочно надо помириться с Кристиной, ведь я могу потерять ее и навсегда оставить эту глупую ошибку весом непонятной обиды, что я должна найти Сэма, ведь он мне… нужен.
Я кивнула на вопрос старика, вскочила и побежала. Потом опомнилась, развернулась, крикнула: «Спасибо Вам большое», на что пекарь кивнул и улыбнулся, и снова пустилась в непонятном направлении. Только возле места нашей первой встречи я поняла, что бежала совсем не домой. Возле гаражей, на стене прилежащего к ним дома виднелось несколько граффити. Одно из них — фиолетово-черные буквы, слагающие «Сэм». Рядом проходили пара парней с баллончиками в каждой руке и масками, болтающимися на груди.
— Вы его знаете? — крикнула я им, указывая на рисунок.
— Сэма? — спросил ближний ко мне. — Конечно.
— Кто его не знает, — хмыкнул второй парень.
— А телефон его, где он живет? Не знаете?
Оба покачали головой и пошли дальше. Я стояла и пялилась на «С», как вспомнила о мелках. Быстро достала из кармана упаковку и вытащила самый яркий мелок. Под граффити оставила надпись: «Где ты?», что написала еще в нескольких местах, возвращаясь к дому и надеясь все же найти Сэма. А еще я хотела поблагодарить старика и поэтому пошла специально по дороге против его лавки.
Резко затормозила и посмотрела на пустую витрину с жгуче-красной надписью: «Сдается». Пекарни, как и старика, не было. Никаких следов.