«Не может быть, не может быть…» — она повторяла это без умолку и, скрестив на моей груди пальцы, делала массаж сердца. Но оно не издало ни звука. Оно больше не собиралось биться.
Тем временем слёзы уже замочили мою пижаму с голубым пони, а на звуки рыданий прибежал Миша, мой зять.
«Ми-иш… Ми-и-и-иша-а!» — голос сестры срывался, а щеки были измазаны тушью. Миша лишь отодвинул свою супругу, сглотнул и взял мою руку, но быстро её откинул, будто обжегся о ледяной холод моей кожи.
Меня вскоре похоронили. Я честно не думала, что все будут так рыдать. А вместе со всеми и я. Постоянно крутилась вокруг родных и кричала, что я здесь, не надо плакать. Точнее — просила, умоляла. Это были ужасные дни, которые никогда не забудутся.
После, я приснилась Кристине. Мы так приятно поболтали. Всё-таки характер у неё стал лучше, может, просто повзрослела. Когда пришла пора уходить, я передала, что жутко всех люблю и всегда буду рядом, и в принципе уже год честно выполняю это обещание.
Кладбище, ставшее моим последним домом, находилось в спокойном берёзовом лесочке. Я лежала рядом с дедом, который умер, когда я была маленькой. Помню только его широкие плечи и тёмные, почти чёрные глаза, смотрящие на всех с заботой и пониманием. Он был высок и статен, ему бы пошло сниматься в роли аристократа в постановках, где действия идут на манер века восемнадцатого-девятнадцатого. Но вернёмся к кладбищу и унылым физиономиям моих родственников (немного иронии никому не повредит). Среди мраморных плит и искусственных венков совсем не весело, а также здесь помимо меня болтались около шести призраков (кстати, хорошие ребята).
Недалеко от моей могилы лежал пятилетний мальчик. Он тоже остался на земле, а его родственники каждую неделю поливали могилку слезами, хотя уже прошло, если не ошибаюсь, двенадцать лет. В такие моменты он отворачивался от них и садился на холмик в его оградке. Меня радовало, что мои близкие так не делали — я и в первый месяц от их слёз намучилась, но и от опущенных уголков губ на лице каждого лучше не становилось. Чтобы первые воспоминания моей «второй жизни» не захлестнули с головой, заставляя рыдать и выть от тоски, я оставила родных и направилась к Андрею. Его бабушка с матерью уже переступили ворота кладбища, но земля на том месте, где они стояли, ещё не просохла.
— Намекни им как-нибудь, чтобы так не рыдали, — я подошла к мальчишке и оперлась на голубенький забор.
— Я не хочу возвращаться домой, — он развернулся в мою сторону, — а здесь они на меня не обращают никакого внимания, даже если конфетки с блюдца исчезают у них на глазах. Хочешь? — и мальчик протянул мне конфету в красной обертке.
— Нет. Аппетит пропал от этого местечка.
— Хочу напомнить, — Андрей уже уминал предложенную мне конфету, — твой скелетик лежит в паре метров от моего, а мой находится как раз в этом местечке, следовательно, и твой.
— Слушай, как давно ты тут зарыт? — почему-то не обращала внимания, сколько ему уже могло бы быть лет.
Выглядел он, как мальчишка не старше десяти, но во время разговора с ним не казалось, что общаешься с маленьким ребенком. Я перевела взгляд на камень позади Андрея. На могильной плите было написано — «Ермилов Андрей Евгеньевич», а ниже «12.03.1999 — 25.05.2004».
— Так я тебя всего на год старше! Почему ты мне раньше не сказал? — настроение у меня немного приподнялось, но это длилось недолго.
— Я, конечно, очень рад, но не хочешь ли ты взглянуть на свою могилку? — в голосе собеседника послышалась тревога.
Я быстро обернулась, нарисовав себе в голове картинки всевозможных катастроф, и увидела, как падает бабушка.
— Она уставилась на нас, пока ты трындела о разнице в возрасте, а потом потеряла сознание, — прокомментировал призрак.
— Она же не могла нас увидеть?! — я уже была возле бабули.
Папа положил её на бок, а кто-то побежал за водой. Я присела напротив бабушки и ждала. Её шелковистые волосы упали на мягкий мох, лицо потеряло почти все краски, глаза были закрыты, но она дышала.
— Если она из-за нас сознания лишилась, то лучше тебе не сидеть у неё прямо перед лицом, когда она очнётся, — Андрей уже был тут и стоял, засунув руки в карманы своих шорт.
Я медленно встала. Парень (как я могу называть пацана семнадцати лет — если считать года и после смерти — «мальчиком»?) был прав. Но неужели она могла нас увидеть?