В комнату, в которой я находилась, ворвался мужчина — высокий, с проседью в каштановых волосах и в белом больничном халате — и застыл над моей постелью с явным изумлением на лице.
— Она пришла… — и опять непонятные слова мешали мне понять речь этих людей. — Ах, это чудо! Девочка, Анфиса, ты меня понимаешь? — с восторгом кричал он.
В ответ я издала тот же ужасающий меня звук, что и пару минут назад. Врач приблизился ко мне, потрогал лицо, помассировал область челюстей и надавил на подбородок. Почувствовала пару грамм свободы и попыталась сказать что-нибудь, но, хоть и это звучало не так пугающе, как прежде, все же я бы предпочла никогда такого не слышать.
— Ясно, ясно, — он почесал подбородок и заходил по комнате. — Ты меня слышишь, осознаешь, понимаешь, что я говорю? Так, так… Сейчас… уснуть, а после к тебе придут… — его речь была приправлена нерусскими словами и, как мне показалось, это не было способом выставить себя каким-то крутым. Он, как и медсестра София, похоже, совсем не задумывался об этом.
Мужчина ушел («радостно ускакал» было бы правильнее сказать), оставив меня в таком же онемевшем и еще более потерянном состоянии. Что он имел в виду, крича: «Это чудо»? Что его, блин, так обрадовало?! От происходящего вокруг я начинала злиться. Ничего не понимая, так и лежала, смотря в потолок и пытаясь хоть немного разобраться: что я здесь делаю? Но в голову ничего не приходило. В моем мозгу роились миллион вопросов и сомнений, а какие-то неизвестные ранее воспоминания потихоньку выплывали на поверхность, чтобы я могла их увидеть. И увидела. Только, хоть и чувствовала принадлежность к этим кадрам из памяти, они были похожи на давно позабытый любимый фильм в интерпретации других, совершенно незнакомых мне актеров.
Первым, что я увидела, была трава. Ярко-зеленая, покрытая росой и блестящая на солнце. Я протягиваю руки и глажу нежные травинки, а потом меня подхватывают под мышки, и я лечу над этим зеленым покрывалом, оно щекочет мне живот и ноги. Я визжу и хохочу, а рядом кто-то заливается таким же звонким, но гораздо более звучным смехом.
Вода. Кристальной чистоты ручеек стелется через луг и журчит, протекая по каменистому дну. Меня обнимают за плечи, я опираюсь на чью-то мягкую грудь, а светло-русые в мелкую «кудряшку» волосы своими легкими прикосновениями заставляют мурашки бегать по моей шее. Мы сидим на нагретых солнцем камнях несколько часов, в течение которых успевают сгуститься ночные тени, открывая свет маленьких ярких звезд. Я чувствую себя защищенной и в полной безопасности, как будто родная мама нежно прижимает меня к себе.
Кошмар. Во сне я играю с кукольным домиком, как вдруг куклы, до сей поры мирно пьющие чай за миниатюрным столиком, вырастают до гигантских размеров, их лица искажаются и превращаются в жуткие рожи, они начинают следовать за мной и пытаются поймать. Я со всей мочи бегу куда глаза глядят, но в один момент впереди вырастает стена, а обернувшись, вижу как еще одна бетонная плита закрывает меня внутрь. Пытаясь выскочить обратно, слышу, как куклы смеются и говорят, что так надо. Подчиняться им я не намерена! Но все же, в последнюю секунду, мне удается вылететь из закрывающихся стен и проснуться. Я вскакиваю на влажной от пота постели и маленькими кулачками вытираю выступившие от дурного видения слезы. Хриплое частое дыхание, жуткий страх и боязнь того, что это повторится снова. Я не хочу оставаться запертой там — в своем сознании, — но в следующий раз не избегаю этой участи.
Дальнейшее погружение в воспоминания и исходящие от них устрашающие выводы прерывают крики из далека, грохот и отзвук подошв туфель от пола — сюда кто-то бежит. Я не вижу входа в комнату, но замечаю шевеление неподалеку. Люди — двое — осторожно приближаются к моему ложу и склоняются надо мной.
— Анфиса! — шепотом выдыхает женщина с худым лицом, бледно-серыми глазами и копной светло-русых кудрявых волос.
Она смотрит на меня с такими восторгом и нежностью, которые, после молчания и непонимания, наверняка выраженного в моих очах, сменяются болью — режущей и нестерпимой.
— Ты меня не узнаешь?
В моей голове будто что-то взорвалось. Я ее узнала. Узнала по голосу, этому мягкому голосу, что казался знакомым с забытых детских лет. Он меня утешал, когда мне было плохо, порою что-то рассказывал и это он в последние недели моей жизни просил: «Живи, живи! Пожалуйста, живи!» Это была она, этот голос принадлежал ей, и это она — самый родной мне человек на свете.