Хмельницкий доказывал послам, что война с Поляками, потери речи посполитой, есть на них кара Божия, оправдавшая слова нашего Священного Писания: «В юже меру мерите, возмерится и вам «Распутство, варварство, зверство Поляков с Малороссиянами превосходят воображение, и известны каждому. Долготерпение Козаков окончилось; их жалобы и стенания были поруганы. Все в жизни нынешней было у них отнято, Поляки коснулись наконец и жизни их будущей. Грозя народу анафемою и чистилищьми, они муками обращали его в Униатство; не помогали миротворства, клятвы были нарушены; подлог, вероломство и предательство, гнусные намерения, хищничества и смертоубийства речи Посполитой, ксензов и сейма навсегда отвратили от них Малороссиян. Победы наши происходят от желания защитить права, собственность и жизнь; на эти войны Гетман подвигнут законом естественным. Какая же справедливость, какая политика Султана и Императора, когда они обвиняют оборону, а злодейство оправдывают? Впрочем они свободны защищать и подкреплять Поляков, а приневоливать Русских к подчиненности Магнатам, есть странность, несовместная ни с политическими, ни с нравственными законами: она противоречит и здравому смыслу и естеству; и если они за это начнут вести войну, то не избегнут мести Божией. «Я о себе самом сужу,» заключил Хмельницкий, «что лучше впасть в волю Божию, нежели в руки Магнатов, и по этому правилу располагаю моим поведением, без всякого намерения разорить или поработить.»
Так отделался Хмельницкий от требований, столь для него неприятных; но они произвели на него сильное впечатление. Он желал спокойствия. Столько трудов, столько крови употребил, чтоб достигнут цели, а ныне отечество угрожаемо совершенною гибелью, и что будет с Малороссиею, если столь сильные державы возстанут на нее. Принять их предложения, почитал он гнусным вероломством и сознанием, в подлой трусости; не принять их, полагал крайнею опасностию. «Снедаем будучи горестию» говорит летопись и безпрерывною печалю, разтравившею прежние его припадки, от чрезмерных воинских трудов и всегдашних суетств и бдений зародившись, а не меньше удручавшей его старости, впал он в тяжкую болезнь, и по долгом в ней страдании, стал наконец к жизни не надежен.»
Видя неудачу в переговорах с Гетманом, Император воспользовался несогласиями между Швециею и Россиею, и примирил Царя с Польшею. Государь подосадовал на Гетмана за помощь Карлу X, без его повеления поданную, и, чтоб нанесть неудовольствие Хмельницкому, приказал ему выступить на помощь Полякам. Хмельницкий повиновался: послал Юрия с вспомогательным войском; но тайно велел ему и Старшинам не спешить походом. Козаки были в бездействии; войска Карла X и Ракочи были принуждены однакож оставить Польшу.
Тогда Казимир, мстя Гетману, донес Царю через посланника своего Банковского, что Хмельницкий условился с Баном Трансильванским пригласить Шведов напасть и на Россию. В Чигирин приехал Стольник Кикин для изследования доноса.
Гетман действительно поступал как владетель независимый: он не уведомил Государя о переговорах с Султаном и с Императором, переписывался с Карлом X, не ожидая Царского разрешения; помог войсками Шведам; наконец, боясь, чтоб Царь не возвратил Украйны Полякам, заключил в Чигирине оборонительный договор с полномочными Ракочи, Хана Крымского и Господарей Молдавского и Валахского; но его оправдала привычка поступать независимо; а непоколебимая верность Царю давала ему по воле того же Царя полное право; распоряжаться у себя свободно»
Чрез Кикина Гетман уведомлял Государя, что Беневский предлагал ему вступить к Королю в подданство, но он отказал; что Архиепископ Петр Парцевик обещал по воле Римского Императора, распространить права и вольности козацкия, если Малороссия соединится с речью Посполитою; наконец, что по словам Беневского, статьи, постановленные в Вильно между Польшею и Россиею, никогда не будут исполнены, как вынужденные небходимостью.
Вскоре прибыли по требованию Гетмана Польские Коммиссары и указали границы между Польшею и Украйною, от устья Днепра до вершин Днестра, от Днестра до вершины Горыня, и по ее течению до Припети; чрез Припеть до Быхова, и через Днепр по над Сожьем, до Смоленского уезда, под Рославль, а оттуда к Черному морю, на Очаков, до Днепровского лимана, чтоб был свободный путь в море для купцов Малороссийских.
Коммисары, между прочим, предложили Хмельницкому передаться к Польше; но он отвечал: «Не посрамлю себя на старости клятвопреступлением, но отступлю от зависимости, обещанной Царю.»
Не смотря на этот ответ, Государь, узнав о договоре с Ханом, Господарями и Баном Трансильванским, был разгневан на Гетмана, и немедленно явились в Чигирин Окольничий и Наместник Муромский Федор Васильевич Бутурлин, и Думный Дьяк Михайлов. Они застали нашего гения готовым оставить навеки Малороссию; они, увидели его на пути в наш общий, рано или поздно, приют, и услышали рыданья всей Украйны.
Хмельницкий изтаявал от смертельной болезни; старость, труды, бедствия, скорби изнурили его. Подозревают, что он был отравлен, по желанию Варшавского кабинета. Летописи говорят, что один из знатных Поляков приехал в Чигирин, притворно показал любовь к его дочери, сватался на ней, и в кубок, из которого оба пили за ее здоровье, вкинул медленного яду.
Мы увидим далее, что, в Варшаве, Потоцкий, Чарнецкий, Любомирский и Сапега постановили отправить смелых людей в Украйну и Москву с тем, чтобы они с помощию отравы перевели тамошних разумных голов. Это подтверждает подозрение наших летописцев.
Их ненависть к великому Хмельницкому была впрочем справедлива. Много он Польше сделал зла, и эта ненависть не прекратилась не только с смертию Гетмана, но и в поздние времена. Его прозвали козацким Тамерланом. Один из прежних писателей, говоря об нем, как о знаменитом Полководце, прибавляет: «а еще более, он был нарушитель прав, страшный враг Поляков и Униатов, которых он считал наравне с Жидами. «Он же клевещет на Гетмана, будто бы тот в 1657 году изменил Царю, удалясь в 1656 году в Замостье, и передался к Королю Польскому. Как будто б история не сберегла для нас подробностей кончины его, как будто мы не знаем, что он умер в Чигирине, погребен в Субботове, что наконец над прахом его Поляки мстили ему, и Чарнецкий разорив Субботово до основания, вырыл тело Гетмана, и сжег его с монастырем и с церковию. «Счастлив» говорит тот же писатель Униат, «что перед его смертию Король и республика даровали ему прощение, и что он умер не как изменник, но смертию покойною; если бы он понес одинакое наказание с Катилиною и Вильгельмом Грумбахом, то и того, по моему мнению, было бы мало. «- Эта ненависть к нему не укротилась даже и в позднейшие времена. Один из Историков Малороссии, которого рукопись лежит передо мною, я которого можно не называть, клевещет на Гетмана почти через два века после его смерти.
Освобожденные от рабства, от зверских казней, от посмеяния и наглостей, Малороссияне иначе отзываются о своем благодетеле. Он был прав и перед Поляками; они-то поступками своими заставили и его и Украйну отделиться от них, как от недостойных ни храбрости, ни верности козацкой.
Летописцы наши пишут о нем:
«Муж, по истине Гетманского имени достойный; дерзко бросался он в бедствия; ни тело его какими либо трудами не изнурялось, ни благоразумие, какими либо противными наветами, не могло быть побеждено. Мраза и зноя терпение, пищи и пития недостаток, он все превозмогал; в ночи сон не одолевал его, и в мирное время он не изнеживал себя отдохновением на мягком ложе, но мало отдыхал на постеле, приличной и простому воину. Одежда его мало чем от других отличалась; конь его мало чем был лучше иных; нередко отдыхал он под плащем козацким, нередко сам был между стражею; первый в битву, последний из битвы исходил. Все Старшины, все войско, весь народ горько плакали о нем, когда в понедельник провожали его, вечным сном опочившего, в Субботово.»