В «Немецкой идеологии» новое, диалектико-материалистическое мировоззрение провозглашается «впервые действительно критическим воззрением на мир» (2, III, 224). Такая критичность, такой самый последовательный антидогматизм противопоставляются уже не только классическим философским системам (включая гегелевскую) и не только взглядам наиболее радикальных младогегельянцев с их «миропотрясающими» претензиями и выспренним пафосом, с их культом избранной критической личности и превознесением могущества чисто теоретической «критической критики» (особенно у Б. Бауэра, который вместе со своим братом был высмеян Марксом и Энгельсом в «Святом семействе»), но и воззрениям тех, кто еще недавно заслуживал самых лестных похвал и снискал в предыдущий период уважение со стороны Маркса и Энгельса. Осознавая всю принципиальную новизну материалистической диалектики как философского фундамента коммунистического мировоззрения, Маркс и Энгельс противопоставили свою критичность не только идеалистическому критицизму самого «бунтарствующего» из младогегельянцев – Макса Штирнера, призывавшего решительно порвать и даже покончить со всем сущим в мире, чтó не есть непосредственно достояние индивидуального Я («Мое»), ибо мир есть мир отчуждения, но одновременно и материализму Фейербаха и фейербахианскому утопизму еще недавно сотрудничавшего с Марксом и Энгельсом М. Гесса, равно как и всему «философскому коммунизму» (позднее – «истинному социализму»). Они отвергли иллюзию некоторых, например А. Руге, вообразивших, «будто и здесь (в материалистической диалектике. – Ред.) опять все дело только в новой перелицовке их истасканных теоретических сюртуков» (2, III, 225).
Критичность диалектики вовсе не витающая вне действительных исторических условий «беспредпосылочность», на которую претендовал Гегель. Для обеспечения свободы от догматических предпосылок есть один путь – исследование действительных предпосылок, которые стоят в конечном счете также и за всеми догмами и мнимой свободой от них (см. 2, III, 436). Какие же действительные и в то же время избавляющие от догматизма старой философии предпосылки открывают Маркс и Энгельс и делают принципом, постоянно воспроизводимым в самом исследовании? Их ответ таков: «…для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди» (2, III, 25). Но это уже не индивиды, сведенные к проявлениям некоего трансцендентального, сверхчеловеческого начала, лишь обнаруживающего свою жизнь в их земном существовании, и не духовные монады, не «самосознания», отвергающие сущий вне их мир, а те созидатели всего предметного мира культуры в его историческом развитии, которые, производя свое действительное бытие, производят тем самым и определенные формы духовного освоения мира. Это индивиды не в своей непосредственности, а во всем богатстве своих производительных сил и своих отношений, в совокупности образующих общество – «продукт взаимодействия людей» (2, XXVII, 402). Критичность, следовательно, не заключалась в отталкивании и отвержении всего противостоящего духовной монаде – Я – чуждого мира и построении трагически-нигилистического воззрения, принимающего отчуждение за изначальную и непреоборимую «судьбу» человека, но требовала решить задачу – «изобразить действительных индивидов в их действительном отчуждении и в эмпирических условиях этого отчуждения…» (2, III, 271). Следовательно, критичность заключалась в исторически конкретной критике отчуждения.
Глобальный негативизм и надысторический критицизм оказываются на деле недостаточно критичными именно потому, что они не только не выводят за пределы существующего и не указывают возможные пути практически-творческого, революционного преодоления мира отчуждения, но и выражают анархическое настроение «атомизированной» личности – жертвы действительных классово антагонистических отношений и отчуждения. Так, например, чисто идеологический «бунт» у М. Штирнера не дает ничего, кроме философской компенсации ущербности окружающего. «Действительные противоречия, в которых находится индивид, превращаются в противоречия индивида с его представлением…» (2, III, 277). Поэтому его критицизм с позиций абстрактной «единственности» человеческой личности в конечном счете есть «лишь прикрашивание существующих отношений, капелька целительного бальзама для бедной, бессильной души, погрязшей в убожестве окружающего» (2, III, 441). Вообще всякая подмена конкретно-исторической критики тем или иным видом субъективизма способна лишь помешать выработке революционного сознания. «…Идеальное возвышение над миром есть идеологическое выражение бессилия философов по отношению к миру» (2, III, 377).