Однако дела переменились — этому падишаху жизнь пришла к концу. С самого начала никто не осмеливался с ним говорить и давать советы. Гератские вельможи Бу-л-Хасан и Аляви и другие бежали, посоветовав амилю Бу Тальха Шейбани, что нужно, мол, скрыться, но тот не скрылся. Эмир внезапно велел схватить и задержать Бу Тальху. Все, что у него имелось, начисто забрали. Потом с него содрали кожу, Фудто бритва брадобрея прошлась по ней. Он помер, да будет над ним милость Аллаха! Я его видел брошенным на навозную кучу по соседству с кушком Аднани, который /589/ называют Сенгин, и приставом при нем был Тегин Саклаби[1383]. Этот Бу Тальха, когда туркмены разбили хаджиба Субаши и двигались в Герат, вышел им навстречу и устроил угощение; это и было причиной, что его казнили. Бу-л-Фатха Хатими, помощника начальника почты в Герате, бывшего заместителя моего наставника Бу Насра, тоже схватили; он также ходил к той братии. Мой наставник решительно ничего не сказал, ибо не стоило [говорить] в то время. Его посадили вместе с Бу Али Шаданом Туей, хорасанского шихне, и затем увезли в крепость Беркеж в области Пур-шаур и держали там [в заключении].
Прибыли письма, что Тогрул пошел обратно в Нишабур, Дауд остановился в Серахсе, а йиналовцы отправились в Нису и Баверд. “Как ты находишь положение? — спросил везир моего наставника. — Ведь государь уже забыл то, что происходило, [снова] протянул руку к удовольствиям, а дело [насчет] посла, противников и заключения соглашения не движется. Мне это сильно не по душе, потому что вопрос остается в прежнем состоянии, даже более тяжелом”. Мой наставник ответил: “Положение зашло даже дальше того, что можно поправить, и лучше не тратить слов, кои придутся не по нраву. Государю, нынче наши, стариков, речи не угодны. Всего этого желают люди молодые, неопытные, потому-то они и представляют нас в дурном свете. Остается только молчать”. “Это так, — промолвил везир, — коли [государь] спросит что-нибудь по этому делу, будем молчать”.
В субботу, в первый день месяца зу-л-хиджжа[1384], эмир назначил пять хейльташей отправиться в Гурган. Он велел написать Бу Сахлк Хамдеви, Сури и Бакалиджару письма такого содержания: “Под опекой божьего воспомоществования и счастья мы прибыли в Герат. Здесь мы пробудем некоторое время, покуда из Газны подоспеет затребованное: добавочные верблюды, денежные средства[1385], лошади, боевой припас[1386] и снаряжение для пустыни[1387]. Затем, приготовясь, мы двинемся в Туе и Нишабур, ибо теперь мы знакомы со всеми привычками и уловками врагов и постигли их способы ведения войны. Так же, как и они, мы пошлем на них людей без обозов, а сами будем в запасе[1388], дабы очистить от них мир. Бакалиджар оказал нам весьма добрую* услугу и совершил подвиг. Награда за них от собрания нашего будет такого рода, /590/ какой до сей поры никому из подвластных сей державе не было. Эти письма мы соизволили написать, дабы вы воспряли духом и, когда царский поезд наш прибудет в Нишабур, явились бы ко двору с бодрым сердцем. Хейльташей держите при себе, покуда они приедут вместе с вами.
Эмир поставил царскую печать на эти письма и приказал хейль-ташам ехать так, чтобы любым путем доставить их в пределы Гургана. Они отправились. Наступил праздник жертвоприношения. Эмир велел устроить все с неимоверным великолепием. Герат — город, где столько оружия, как ни в одном городе. В день праздника на майдан вышло столько конных и пеших в полном вооружении, что по признанию достойных стариков, ни в какие времена подобного в памяти не было. Праздник справили, поставили столы, подали вино. После праздника эмир сделал смотр войскам на поле Хадахан и всякий, кто в тот день ходил полюбоваться, утверждал, что этакого войска совсем неприпомнит.
Приблизился смертный час моего наставника. В эту пору с уст его сходили слова, которых мудрые люди не одобряли. Например, в день смотра он проезжал мимо кладбища, я был вместе с ним. В одном месте он остановился и глубоко задумался, потом поехал [дальше]. Близ города к нему пристал Бу Сахль Завзани, и оба поехали вместе. Дом Бу Сахля был по пути. Он пригласил моего наставника к себе в гости, но тот ответил: “Не хочется мне вина, ибо тоска на сердце”. Это было бесполезно, хозяин настойчиво упрашивал, и тот в конце концов вошел [в дом], вошел туда же и я. Бу Сахль распорядился приготовить яства и позвать недимов и мутрибов. Покамест приготавливали, мой наставник оставался все так же задумчив. “Что ты так невесел, не случилось ли чего?” — спросил Бу Сахль. “Я думаю о настоящем положении, в коем мы находимся, не нахожу выхода и никак не могу отвязаться от этой мысли. Я словно вижу, что мы в пустыне потерпим такое поражение, что друг друга не найдем; останемся мы там без гулямов и без товарищей и жить станет незачем. Да, придется увидеть, чего мы никогда не видывали. Сегодня, когда я возвращался со смотра и проезжал мимо кладбища, я заметил две красивые могилы лепной работы, остановился на миг и от души пожелал, о ежели бы я был как те [покойники] во славе, дабы не пришлось испытать унижение!” Бу Сахль, смеясь, сказал: “Это в тебе черная желчь горит[1389], пей, веселись и пользуйся благами мира!” Подали прекрасные яства /591/ и прекрасные вина. Пришли мутрибы и недимы; мы поели и приступили к делу. День прошел очень приятно, потому что много беседовали об изящной словесности, о музыке, сочиняли тут же ненароком стихи и разошлись навеселе. А дней через сорок наставник мой отошел [в иной мир], да будет им доволен Аллах! Я ниже расскажу.