Эту записку я вручил Агаджи, он ее представил и принес обратно с надписью эмира на обороте ее: “Хотя Бу Наср помер, но мы живы и знаем тебя достоверно, зачем такое отчаяние?” Сей царственный ответ государя поднял во мне дух. Великодушие этого падишаха и его милость столь снизошли к слуге, что в негласной беседе с везиром он сказал Бу Сахлю: “Бу-л-Фазл тебе не подручный, он был дебир моего отца и доверенный человек его, обходись с ним по-хорошему. Ежели он будет жаловаться, я заодно с тобой не буду”. “Слушаюсь”, — ответил тот. Потом [государь] сказал везиру: “Бу-л-Фазла я препоручаю тебе, заботься о его деле”. Везир мне об этом сообщил тайком и меня ободрил. Дело мое [было] в порядке. Этот мой наставник меня очень полюбил и соблюдал ко мне уважение, покуда падишах оставался в. живых. Но после него дело переменилось, потому что переменился человек. Отчасти вина лежала на мне, и наступила суровая полоса жизни: я еще в молодые годы попал в клетку, /602/ были совершены ошибки; я то поднимался, то падал и испытал много мягкого и жесткого. Прошло двадцать лет, и я все еще наказан за то, а все прошло.
Большой человек был этот мой наставник, я не скажу негладкого слова. Но как мне было не упомянуть об этих обстоятельствах в “Истории”? Ежели я рассказываю о друзьях и вельможах, то поведал и о себе, а потом снова вернулся к делу; пусть не говорят, что Бу-л-Фазл, уподобившись Сули[1404], начал сам себя прославлять, — Сули о халифах из рода Аббасова, да будет ими доволен Аллах, написал сочинение, название коему положил “Аврак”; он потратил много труда, потому что был человек ученый и единственный в свою пору [знаток] словесности, грамматики и составления словаря, подобных ему в столетие появляется мало — так он стал расхваливать себя и свои стихи. Стихов он сочинил много, люди даже заголосили “помогите!” и отнесли это к его неумеренности. Между прочим, он под каждой касыдой подписывал: “Когда я ее прочитал Абу-л-Хасану Али, сыну Фурат ал-Везира[1405], то сказал, ежели бы везир заказал у стихотворца Бухтури касыду в таком же роде и размере и с такой же рифмой, то везир от нее убежал бы”. Везир рассмеялся и промолвил: “Верно!” Люди долгое время потешались над этим, читатели и теперь посмеялись бы, но поскольку я, Бу-л-Фазл, осведомлен об этом случае, то не пойду по пути Сули и восхвалять себя [не стану]. Это я написал, чтобы старики махмудовцы и мас'удовцы, узнав про сие, не упрекнули бы меня. *Да удержит нас Аллах от ошибок и ложных шагов по необъятной милости его превосходства!*
В среду, восемнадцатого числа месяца сафара эмир, да будет им доволен Аллах, выступил из Герата в Пушенг с очень большой снаряженной ратью, с боевыми слонами, со множеством пехоты и легчайшим обозом. В Пушенге он приказал построиться в боевой порядок: султан — в большом полку, сипахсалар Али — в полку правой руки, стархпий хаджиб Субаши — в полку левой руки. Пири /603/ Ахур, салар, Бай-тегин Айдусонкор и хаджиб Бу Бекр со всеми курдами и арабами и пятьюстами хейльташей — в передовом полку. Ар-тегину, дворцовому хаджибу, [государь] пожаловал драгоценный халат, а салару [Пири] Ахуру дал двурогую шапку и пояс и сделал его заместителем хаджиба Бектугды, дабы он приказывал дворцовым гулямам то, что нужно приказать по распоряжению хаджиба. Было и множество индийцев как конных, даги[1406], так и пеших с именитыми начальниками, распределенных по полкам большому, правой и левой руки и сторожевому. Точно так же и дворцовая пехота, большей частью на верблюдах-скороходах. Было в этой рати и пятьдесят слонов из самых отборных. Все признавались, что этакой рати еще не видывали. Переполох поднялся на свете от движения сей огромной рати.