Прочитав это письмо, эмир мгновенно объявил мне: “Этот человек с ума спятил, не понимает, что говорит. Напиши ответ: правильно так, как усматриваем мы; ходжа рассудил так из сочувствия. Пусть ожидает повеления, покамест не будет приказано то, что признает нужным наше разумение, ибо то, что вижу я, вы видеть не можете”. Ответ был написан. Все об этом узнали, пришли в отчаяние и начали готовиться к уходу. Бу Али, кутвал, вернулся из халаджей, уладив то дело. В понедельник, в первый день месяца раби ал-эввель[1521], он предстал пред лицо эмира, был обласкан и удалился. На другой день он один имел с ним тайную беседу, которая длилась до часа по полуденной молитвы. Я слышал, что [государь] препоручил ему город, крепость и область, сказав: “Весной мы возвратимся обратно. Надобно принять все меры предосторожности, дабы в городе не случилось беспорядка, ибо сын Мавдуд и везир с войсками находятся вне [города], для того чтобы зимой [наблюдать], как будет меняться положение противника. Потом, весной, это дело /663/ мы еще раз предпримем иным способом, потому что в эту зиму сочетание светил несчастливое, так решили ученые мужи”. “Не лучше ли было бы гарем и казну укрыть в неприступных крепостях, чем везти их в степи Хиндустана?” — спросил кутвал. “Нет, лучше, чтобы они были с нами”, — ответил [эмир]. “Дай бог вам благополучия, счастья и добра в этом путешествии”, — пожелал кутвал.
В час предзакатной молитвы войсковая старшина отправилась к кутвалу и долго заседала, но никакой пользы не было. У господа бога, да славится поминание его, имелся на сие приговор и предопределение невидимые, что-то будет? “Завтра мы ударим камнем по кувшину, посмотрим, что произойдет”, — сказали они. “Хорошо, хотя это бесполезно, и эмир еще больше раздосадуется”, — промолвил кутвал. На другой день после приема эмир удалился с [Бу] Мансуром Мустовфи, потому что требовались верблюды, чтобы сдвинуться с места, а их не было. По этой причине он серчал все больше. Вельможи прибыли во дворец и обратились к Абдалджалилю, сыну ходжи Абдарреззака, передай, мол, [наше] устное сообщение, да и от себя [тоже] скажи, а тот ответил: “У меня-де сил нет слушать непозволительные слова” — и ушел. Люди уселись под железной дверью на чехартаке и просили меня подать их устное заявление: “У нас-де есть что сказать султану, передай скорей”. Я пошел. Эмира я застал в зимнем доме наедине с [Бу] Мансуром Мустовфи и передал просьбу. “Знаю, — ответил эмир, — принесли кучу вздора. Послушай их сообщение и приди, перескажи мне”.
Я вернулся к ним и сказал: “*Проситель не лжет своим людям*. Не выслушав сообщения, [эмир] сказал мне, что принесли, должно быть, кучу вздора”. “Ладно, — ответили они, — но ответственность мы с себя снимем”. Они встали и сделали длинное заявление в таком же роде, как писал везир, даже свободней. Я возразил, что у меня смелости не хватает передать это заявление в таком виде. Лучше, мол, я напишу, написанное он обязательно прочитает. “Ладно говоришь”, — ответили они. Я взял перо и написал весьма обстоятельное сообщение, а они помогали. Затем они под ним подписали, /664/ что это их устное заявление. Я представил [его]. Государь два раза внимательно прочел и сказал: “Коль скоро неприятель придет, то у Бу-л-Касима Кесира найдется золото — он станет аризом, у Бу Сахля Хамдеви тоже имеется золото — он получит должность везира, то же самое и Тахир и Бу-л-Хасан. Для меня верно то, что я делаю. Ступай и прекрати этот разговор”. Я пошел и, что слышал, передал. Они потеряли надежду и стали в тупик. “Что он сказал обо мне?” — спросил кутвал. “О тебе, ей богу, разговора не было”, — ответил я. [Все] встали и сказали: “То, что лежало на нас, мы исполнили, больше у нас здесь разговора нет”, — и ушли. Через четыре дня после этого [эмир] тронулся в путь.