– Мэй! Мэй! – немного усталый матушкин голос доносится до комнаты девочек под самой крышей.
Мэй безропотно закрывает чернильницу, вытирает перо, кладет его в желобок на письменном столе, чтобы не укатилось, и, помахав в воздухе исписанным листочком, убирает его под стопку книг. Она хочет еще добавить какой-нибудь смешной рисунок: Джун делает первые шаги, или котята вскарабкались на деревья и не могут слезть. Рисует она, правда, не очень, но что поделаешь. Когда письмо будет готово, решает она, надо непременно придумать, как донести его до деревенской почты и как раздобыть денег на марку. Кусты вдоль реки все обсыпаны ягодами крыжовника, а хозяйки любят варить крыжовенное варенье, но пачкать и царапать руки, собирая ягоды, им совсем не по нраву. Она наберет полные корзины и будет их продавать, как индианка. Одна корзина – одна монетка. Какая дерзкая мысль. Может быть, даже останется немного на два леденца из жженого сахара: для нее и для Эйприл, они будут сосать их, пока конфеты не станут совсем тоненькими и прозрачными, как стеклышко. А Джун, к счастью, еще слишком мала для леденцов.
– Мэй!
– Иду, матушка, иду.
Интересно, что ей понадобилось. Какие дела еще остались на сегодня в нашем Раю? Вымыть посуду? Закрыть кур в курятнике? Спускаясь по лестнице, Мэй слышит мужские голоса в гостиной, ровный гул беседы: то громче, то тише. Торжественный тон отца, который говорит как из-за кафедры, даже когда сидит в кресле. И теплый смех Прекрасного Господина. Он только что приехал – приехал, чтобы остаться, так он сказал.
Мэй бросилась к нему, он обнял ее и приподнял в воздух, а она стала болтать ногами, смеясь и пытаясь высвободиться.
– Столько нам предстоит с тобой сделать, Девочка, – сказал он и еще раз прижал ее к себе, прежде чем поставить на ноги.
Мэй почувствовала себя очень важной персоной: ведь она для него единственная Девочка на свете.
– У нас у самих много дел, Генри, – сказала мать, когда они вышли на крыльцо с ним попрощаться, и поджала губы, отчего лицо у нее сразу сделалось старше.
– Да, понимаю. Но вы же будете отпускать ее ко мне ненадолго?
Тут вмешался отец, чье слово в спорах всегда было последним.
– Конечно, Генри, конечно.
Он взял Мэй под руку и завел в дом, как будто она его собственность.
Они просто ревнуют, мать с отцом. Они еще не знают, что Прекрасный Господин и Девочка созданы друг для друга и их так просто не разлучишь.
– Будь умницей, принеси еще два ведра воды на утро. – Мать погладила ее по голове и легонько дернула за косичку.
Мэй выскользнула из-под ее руки и подхватила ведра. За дверью вечер приятно холодит кожу. Миллион сверчков стрекочут хором свою песню. От дома до колодца всего несколько шагов, приключений тут не встретишь, зато можно немного испугаться, когда мимо лоскутком черного бархата проносится летучая мышь. Только вздрогнуть успеешь, а ее уже поглотит синева. Все-таки одно дело писать о летучих мышах, и совсем другое – когда они пролетают прямо у тебя над ухом. А потом уже скрип ворот, грохот ведра и плеск, когда оно шлепается в воду, ведро тяжелеет, и в кружочке воды отражается луна. И еще раз все сначала. Теперь две луны дрожат в двух ведрах. А по ту сторону холма живет девочка, которую зовут таким красивым именем: Две Луны. Может, завтра Мэй сбегает ее проведать. Или послезавтра, если завтра слишком много дел.
Приезды и отъезды
Дорогая Марта!
Последние обитатели Рая прибыли в среду. Это мистер Джонсон с сыном, сына зовут Джеймс, но мы с Эйприл сразу придумали ему прозвище: мы следили за их приездом через чердачное окно, и, едва увидели, как они вылезают из повозки, переглянулись и, не сговариваясь, назвали его Оглоблей. Я в жизни не видела таких тощих мальчишек, все висит на нем, как на вешалке, брюки как печные трубы, а какой-то странный фрак – видимо, английского фасона – болтается до колен. Эйприл считает, что вид у него благородный, но все дело в том, что в ее головке все англичане благородные; по мне, так он похож на марионетку. В любом случае эти его щегольские одежки здесь долго не продержатся.
Сразу понятно, что мистер Джонсон в своей прошлой жизни был городским: как он управляется с мотыгой – это просто катастрофа. В конце концов отцу пришлось отослать его на самый край огорода и дать простую работу: ворочать необработанные комья земли – тут уж нечего портить, можно разве что выполоть ненароком сорняки. Это было комичное зрелище: облако пыли видно издалека, а в этом облаке беспорядочно размахивает руками какой-то черный силуэт. Оглобля, похоже, внимательнее и уж точно аккуратнее. Отцом овладевает некоторое беспокойство: по его словам, мы приехали слишком поздно и пропустили хорошее время посадки, кроме нескольких запоздалых культур; а значит, если мы хотим, чтобы выросло хоть что-то полезное, придется как следует потрудиться. Наш день выглядит так: подъем в пять утра, завтрак, чтение, уроки с мистером Пэрри (математика, литература, ботаника и естествознание: то, что нравится ему, а вовсе не то, чего хочется нам), огород, огород, огород, огород, обед в двенадцать, огород, огород, огород, огород, ужин в шесть, чтение, спать. Ужас, правда?