Последнее что я запомнил, это то, что когда снова упал на спину, не почувствовал под собой ни камней, ни песка, ни вообще какой-то твердой поверхности. Мне показалось, что я провалился в бездну. Провалился и все сразу стихло. Стихла боль в моем изувеченном теле, стих стрекот монстра, стих писк в динамике шлема, предупреждающей о попадания в систему дыхания ядовитых веществ, даже вкус крови вперемешку с запахом аммиака испарился. Стало совершенно тихо и спокойно. И дышать больше, совсем было не нужно.
Глава 17
Я Корин Ройа и это моя история
Я посмотрел на отца. Он держал в руке бокал с вином и молчал. И все молчали. Все сидели за большим тяжелым деревянным столом, потупив глаза в свои тарелки, боясь пошевелиться, и не дай ты бог нечаянно звякнуть посудой или столовым прибором, чтобы, не сбить с мысли главу семейства, пытающегося сказать речь. Мысль никак не приходила ему в голову. Сколько я сейчас вспоминаю, то никогда не слышал от него каких-то громких и длинных речей. Он был не многословен всю свою жизнь, а теперь еще эти прощальные слова. А их ведь нужно придумать и сложить в предложения. Но какие именно слова ему выбрать? Все прекрасно знали его мнение о происходящем и о том, что он мог бы сказать, но не будет. И он знал, что все знали это и он с превеликой радостью выбросил бы этот прощальный вечер из своей жизни, но обычай требовал от него слов.
Отец всегда был суровым человеком. Сторонник жесткого воспитания, он порою оставлял о себе не самые лучшие детские воспоминания. И дело было далеко не в воспитательных экзекуциях, отец меня не бил, хотя оплеухи за непослушание случались. Он наказывал меня другими способами. Малейшие провинности и нарушения дисциплины приводили меня, по его слову, в самые грязные закоулки фермерского хозяйства. Орудуя самыми примитивными инструментами, такими как лопата и вилы там, где обычно работали роботизированные очистители, я порою искупал свою вину за хулиганство или другие деяния. В основном это был хлев или другие загоны для скота, где свежий смрадный навоз вперемешку с соломой, наполнял стоки и отходники. Машина очиститель, запрограммированная на уборку навоза и управляемая программным обеспечением, переводилась только в режим прессования и вывоза на утилизацию. Так что, подойдя к отходнику, она замирала и ждала, когда я перекидаю в ее лоно вручную сотню килограммов свежего телячьего дерьма.
Но потом я повзрослел и в какой-то период своей жизни проникся уважением к этому человеку, его суровым принципам и всему что он делает. Меня уже к тому времени не ругали за баловство, да и не пакостничал я уже, детство оставалось позади и все свободные места в моей жизни и сознании занимали более важные и взрослые дела.
В тринадцать лет я начал помогать отцу на ферме. Утренние подъемы до восхода солнца, физический труд наравне с обычными рабочими на скотном дворе, встречи с поставщиками и скупщиками… Все это быстро становилось привычным. Однако, наука фермера оказалась не такой простой, как могла показаться на первый взгляд. Во всем нужно было какое-то особое умение и знание. Очень скоро я начал понимать, что именно делает отца успешным в его непростом деле. Твердость духа и характера. Он умел говорить как-то по особенному, не только с подчиненными, но и с теми от кого в той или иной мере зависели его доходы. Он заставлял себя уважать, всегда надменных, приезжающих в Холмов два раза в год, скупщиков зерна и мяса. Он с легкостью искал инвесторов в Варне и даже в Неополисе, умудряясь даже в годы спада аграрной экономики, убеждать их в получении выгоды от вложений в его ферму.