Я ему сказал, что если он хочет сделать мне приятное, то, когда доставят его постель, я предложу ему поставить ее на место моей, но прошу его отказаться от моего предложения; вторая любезность с его стороны — не просить подметать камеру; я пообещал, что на досуге объясню ему, в чем дело. Я рассказал ему по секрету, что неприятный запах шел от лампы, которой я пользовался в обход всех правил, и что я задул ее, не сняв нагара, поскольку граф появился столь внезапно, что у меня на это не оставалось времени. Он пообещал выполнить все мои пожелания и выразил огромное удовольствие, что его поместили вместе со мной. Он сказал, что никто не знает, в чем меня обвиняют, и поэтому все гадают, какое же преступление я совершил.
Многие утверждали, будто я основал новую религию и государственные инквизиторы арестовали меня по требованию церковной инквизиции. Другие говорили, что госпожа Л. М. через кавалера А. Мок*** убедила трибунал арестовать меня, поскольку своими рассуждениями в духе ультрамонтанства[63] я сбивал с религиозного пути истинного ее трех сыновей, первый из коих ныне настоятель собора Святого Марка, а двое других являются членами Совета десяти. Некоторые полагали, что советник Ант. С***, бывший государственным инквизитором во время моего ареста, а также патроном театра Сант-Анжело, заключил меня в тюрьму как нарушителя общественного покоя, поскольку я освистал комедии аббата Кьяри[64], будучи связан с кликой N. Н.[65] и с Маркант Дз., главой партии Гольдони. Никто не сомневался, что, не окажись я в тюрьме, я бы отправился в Падую, чтобы убить этого аббата.
Хотя все эти обвинения были чистым вымыслом, они имели под собой некоторые основания и поэтому звучали правдоподобно. Религия не настолько занимала меня, чтобы я хотел основать новое учение. Трое многоумных сыновей госпожи Л. М. были скорее созданы, чтобы обольщать других, а не для того, чтобы самим быть обольщенными, а что касается господина М. де Конд., то, решив посадить в тюрьму всех, кто освистал пьесы Кьяри, он взвалил бы на себя непосильный труд. Что же до этого аббата, я и впрямь говорил, что собираюсь поехать в Падую, чтобы его убить, но отец Ориго, знаменитый иезуит, успокоил меня, намекнув, что я могу отомстить за то, что он высмеял меня в своем плохом романе, сделав это так, как подобает доброму христианину. Он велел во всеуслышание восхвалять аббата в кафе, где тот был завсегдатаем. Я последовал его совету, и месть удалась. Стоило мне сделать ему комплимент, как окружающие начинали в ответ иронизировать и ядовито высмеивать аббата. Я восторгался тонкостью методов отца Ориго.
К вечеру моему соседу принесли постель, кресло, белье, ароматическую воду, хороший обед и несколько бутылок отменного вина, но он к ним даже не притронулся; я подражать ему не стал. За девять месяцев, проведенных в неволе, это был первый хороший обед, который мне довелось съесть. Мою кровать двигать не пытались, подметать тоже; нас попросили вернуться в камеру и оставили одних.
Я сразу же стал извлекать из дыры лампу и салфетку, которая упала в кастрюлю и теперь вся пропиталась маслом, что весьма меня развеселило. Малозначащий эпизод, который мог бы повлечь за собой трагические последствия, имеет все основания вызвать смех. Я все привел в порядок; досуха вытер кастрюлю, полную обломков terrazzo, налил туда свежего масла, и вот появился свет. Я позабавил своего собеседника, подробно изложив ему историю создания этой лампы. Мы провели бессонную ночь не столько из-за полчищ пожиравших нас блох, сколько из-за неиссякаемых тем для разговора, которому не было видно конца. Когда аббат понял, что мне любопытно узнать, какие несчастливые обстоятельства заставили его разделить мое общество, то, не колеблясь, поведал о них, и теперь, по прошествии тридцати двух лет, я считаю себя вправе раскрыть эту тайну читателю:
«Вчера в восемь вечера мы с синьорой Алесс*** и графом П. Мар*** сели в гондолу и в девять были в Фузине. К двенадцати мы приехали в Падую, чтобы послушать там оперу и сразу же отправиться обратно. Во втором акте, вняв своему злому гению, я зашел в игорный зал, где увидел графа Рос***, венского посланника, а чуть поодаль синьору Р***, муж которой в скором времени должен был отправиться ко двору в Вену в ранге венецианского посла. Я молча поклонился ему, поскольку лицо его не было скрыто маской, сделал комплимент его супруге и собирался было уйти, как вдруг синьор Рос*** громко обратился ко мне: „Вам очень повезло, что вы имеете возможность говорить со столь любезной дамой! Именно в такие минуты ограничение, налагаемое на меня служебным положением, способно превратить самую прекрасную в мире страну в сущую каторгу. Будьте любезны, передайте ей, что я ее узнал и что законы, запрещающие мне здесь говорить с ней, потеряют силу при венском дворе, где я встречу ее в будущем году и объявлю ей войну". Синьора Р***, поняв, что граф говорит о ней, жестом подозвала меня и, смеясь, спросила, что же он сказал. Я повторил комплимент, и она велела мне ответить ему, что принимает его вызов и что будущее покажет, кто из них двоих более искусен в военном деле. Я не считал, что, передавая слово в слово этот ответ, совершаю преступление, ведь по сути это была всего лишь светская любезность. Затем я сыграл в фараона, проиграл несколько цехинов и вернулся к своим друзьям.
63
Ультрамонтанство — направление в католицизме, добивающееся неограниченного права Папы Римского на вмешательство в религиозные и светские дела любого государства.
64
Кьяри Пьетро (1711–1785) — автор многочисленных комедий в стихах, пользовавшихся успехом у аристократической публики, которой импонировали его насмешки над великим итальянским просветителем К. Гольдони.
65
N. Н. (Nobil Homo) — «благородный человек» — титул, отличающий людей благородных от остального населения и зависящий не столько от давности рода, сколько от официальной записи в книге браков и рождений.