В половине второго ночи отверстие было готово, я не просто проломил доски, а буквально обратил их в труху. Отверстие получилось довольно большим и закрывалось теперь только свинцовой пластиной. Отец Бальби помог мне приподнять ее, поскольку она оказалась то ли прикреплена по бокам, то ли согнута и придавлена мраморным водостоком, проходившим по крыше; просунув пику между водостоком и пластиной, я приподнял ее, а потом мы плечами отогнули ее так, чтобы отверстие, через которое мы должны были вылезти, оказалось достаточно широким. Высунув через него голову, я с огорчением увидел, что ярко светит месяц, который назавтра должен был войти в свою первую четверть. Это было препятствием, с которым следовало терпеливо мириться и отложить побег до полуночи, когда луна будет освещать противоположную сторону крыши. В такую дивную ночь все благовоспитанные граждане обычно прогуливаются по площади Святого Марка, и я не мог допустить, чтобы они увидели, как я расхаживаю по верхотуре. Наши вытянутые тени были бы заметны на мостовой площади, гуляки подняли бы головы, и их глазам предстало бы необычайное зрелище, возбуждающее всеобщее любопытство, а особенно — мессера гранде, люди которого не покидают свой пост даже ночью: это единственные стражники в центре города. Он сразу же отыскал бы способ послать на крышу всю их банду, которая нарушила бы мой план.
Отдав себя на волю Господа, я просил его о помощи, но не молил о чудесах. Подверженный прихотям фортуны, я был вынужден стараться, чтобы ей достались лишь мизерные трофеи. Если мое предприятие провалится, у меня не должно быть повода в чем-то себя упрекнуть. Луна непременно зайдет через шесть часов, а солнце поднимется через тринадцать с половиной. Нам оставалось шесть часов полной темноты, когда и надлежало действовать.
Я сказал отцу Бальби, что мы проведем четыре часа за разговорами у графа Асквина и чтобы он тотчас же пошел к нему и попросил ссудить мне тридцать цехинов, которые могут понадобиться так же, как пригодился мне эспонтон, и я сумел осуществить все, что в итоге осуществил. Он взялся выполнить мое поручение и четыре минуты спустя вернулся со словами, что теперь мне следует пойти одному, поскольку граф хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Этот добрый старик начал с того, что мягко заметил, что для побега деньги вообще не нужны, к тому же их у него нет, — он небогат, у него большая семья, и если я погибну, то данные мне в долг деньги пропадут; он также привел множество других доводов, придуманных для того, чтобы скрыть свою скупость. Ответная речь моя длилась полчаса, и читатель может ее себе вообразить. Доводы мои были превосходны, но со дня сотворения мира им не суждено было ни убедить, ни разубедить ни единого оппонента, поскольку оратор не в силах победить страсть, которая сводит на нет все его красноречие; этот случай тоже относился к разряду nolenti baculus[92], но я не был столь жесток, чтобы применить этот метод к графу. Наконец я сказал ему, что, если он решится бежать с нами, я понесу его на плечах, как Эней Анхиса[93], но если же он пожелает остаться, чтобы молить Бога вывести нас отсюда, я должен предупредить его, что молитва эта не возымеет действия, ибо он будет просить Бога помочь делу, в котором сам не принял ни малейшего посильного участия. Quisque sibi est deus[94]. В его голосе послышались слезы; они меня растрогали; он спросил, не удовольствуюсь ли я двумя цехинами; я сказал, что буду рад любой сумме. Он дал их мне, попросив вернуть, если, пройдясь по крыше, я все же решу вернуться назад в камеру. Это предположение меня почти рассмешило, ибо подобный финал казался мне невероятным.
Я позвал своих спутников, и мы сложили свои пожитки возле дыры. Я разделил сто саженей веревки на два мотка, и мы провели три часа беседуя. Отец Бальби начал проявлять свой дурной характер, десять раз повторив, что я не сдержал своего слова, поскольку в письмах утверждал, что план побега продуман и успех обеспечен, тогда как это совсем не так, и, предугадай он это заранее, ни за что не стал бы помогать мне выбраться из камеры. Граф же говорил, что самым разумным будет оставаться там, где мы находимся, поскольку он предчувствует, что бежать отсюда не удастся, и мы только подвергнем опасности свою жизнь. Он сказал, что крыша, крытая свинцовыми пластинами, так наклонена, что на ней невозможно даже стоять, а уж тем более ходить по ней, а все слуховые окна зарешечены, подход к ним недоступен, поскольку они слишком удалены от края крыши, что приготовленные мною веревки бесполезны, поскольку их некуда привязать, а даже если бы и удалось их закрепить одним концом, человек, которому придется спускаться с такой высоты, не сможет долго висеть на руках и добраться до земли без посторонней помощи; что одному из нас троих следовало бы спускать остальных двух одновременно, наподобие того, как опускают ведро в колодец, а тот, кто возьмется выполнить этот акт милосердия, должен быть готов остаться здесь и вернуться к себе в камеру. Он сказал, что если даже предположить, будто нам удастся спуститься всем троим, то речь может идти только о той стороне здания, где протекает канал, поскольку с противоположной стороны находится двор, где всю ночь бодрствуют arsenalotti[95]. А поскольку на канале нас не поджидает ни гондола, ни лодка, нам придется добираться до берега вплавь, и в таком жалком виде, мокрым до нитки, нам негде будет привести себя в порядок и бежать из города, а если мы промешкаем до утра, то все пропало, поскольку нас тут же арестуют. Он сказал, что при первом же неловком шаге по свинцовой крыше мы поскользнемся и свалимся в канал, а это верная смерть, даже если умеешь плавать, поскольку мы не утонем, а скорее всего разобьемся насмерть, ведь глубина канала всего восемь или девять футов во время прилива и два или три при отливе; поэтому человек, падающий с такой огромной высоты, ударится о дно и мгновенно умрет: слой воды не столь велик, чтобы смягчить силу удара; и меньшее из зол, которое может случиться с тем, кто упадет в канал, это переломы конечностей.
93
Эней, в греческой и римской мифологии — сын Анхиса и Афродиты, герой Троянской войны, царь дарданов, в ночь падения Трои должен был на плечах выносить больного отца из горящего города.