Но настало время уходить. Отец Бальби молчал. Я ждал, что он тоже откажется следовать за мной, и это привело бы меня в отчаяние, но он решился. Я закрепил на его левом плече моток веревок, а на правое он подвесил узлы со своим убогим тряпьем. Я поступил так же. Оба мы — в жилетах и шляпах — вылезли через дыру: я первым, монах за мной, и встали на четвереньки. Мой спутник вернул на место отогнутую свинцовую пластину. Туман не казался густым. При этом тусклом свете я схватил свою пику и, вытянув руку, протолкнул ее наискосок в стык между плитами, так что, ухватившись четырьмя пальцами за край плиты, которую мне удалось приподнять, я сумел вскарабкаться до самого верха крыши. Чтобы двигаться вслед за мной, монах засунул четыре пальца правой руки за ремень моих брюк, там, где находится пряжка, тем самым уготовив мне участь вьючного животного, которому к тому же предстояло подниматься наверх по мокрой от тумана покатой кровле. Где-то на середине этого опасного подъема монах велел мне остановиться, поскольку один из узлов отвязался и покатился вниз, но, вероятно, упал не дальше водосточного желоба. Первым моим побуждением было пнуть монаха ногой: большего и не потребовалось бы, чтобы он отправился вслед за своими пожитками; но Господь дал мне силы сдержаться; наказание было бы слишком велико, как ни посмотри, ведь оставшись один, я ни за что не смог бы спастись. Я только поинтересовался, был ли это узел с веревкой; но когда он ответил, что в тюке его черный сюртук, две рубахи и ценная рукопись, найденная им в Пьомби, которая, как он рассчитывал, принесет ему целое состояние, я невозмутимо ответил, что нужно набраться терпения и продолжать двигаться вперед. Он вздохнул и, по-прежнему уцепившись за мой зад, последовал за мной.