Старики переглянулись. Хаим стал жадно хватать ртом воздух, чтобы заглотнуть его как можно больше и потом вместе с ним выдохнуть из себя как можно больше же слов негодования по поводу непозволительного намека. Его опередил Ричард: подражая Атлантиде, произвел серию громких непристойных звуков и поднес к носу Тельмана волосатый кукиш с грязным ногтем на большом пальце. Хаим заморгал, но сообразил, что близнец высказался выразительно - и закрыл рот, то есть притворился, будто собирался сказать то же самое. Зато Арсануков, не сразу очухавшись, вскочил с места, хлопнул дверью, влетел в Волгу, и, сверкнув глазами, бросил старикам, что дает им месяц, после чего если десятый еврейский пердун так и не объявится - синагога будет списана в жопу, а он вернется с румяными грузчиками, которые молотками расчистят дорогу грядущему.
Старики расселись по кушеткам, печально вздохнули и принялись ждать. Шли дни, но десятый еврей не объявлялся. Время от времени они - чаще всего Ричард - теряли терпение, и в отчаянии то торопили Господа с вразумительным объяснением Своих намерений, то, не интересуясь ими, требовали подробных инструкций по ведению войны с общим врагом, с горсоветом. Хотя наличие общего врага гарантирует дружбу, Бог либо отмалчивался, либо был слишком краток: не суетитесь! Такая подчеркнутая краткость оскорбляла стариков: что это за дружба! И откуда это высокомерие?!
Хаим уверял друзей, будто отмалчивается Тот не из высокомерия, а из непредставимой на земле занятости, тем более, что - в отличие от других Богов и столичных юрисконсультов - Он трудится без помощников! Ричард бурчал, будто дружба с Господом обходится им дороже любого юрисконсульта. Хаим не соглашался: никто на свете не способен подсказать идею, которая может придти в голову только Господу. В доказательство старик напомнил друзьям, что, если, скажем, проколоть надувной шар, изготовленный на лучшей фабрике, этот шар мгновенно изойдет воздухом, хотя любой дряной человек, изготовленный Богом по Его Собственной схеме, состоит из множества разных дыр, но из него не выйдет дыхание пока это не понадобится тому же Богу. Чего же Он тянет волынку?! - возмутились старики, но Хаим напомнил им, что положенный срок еще не вышел.
Срок выходил на рассвете, и вот ночью, в глубоком сне, Хаиму объявился - кто? - правильно! - и шепнул на ухо слова, которые никогда бы не пришли в голову даже московскому юрисконсульту. Когда наутро Тельман Арсануков, заявившийся с бригадой румяных грузчиков, услышал эти слова от Хаима, он остолбенел. Друзья Хаима, услышавшие их тоже впервые, ахнули. Да и сам я, прилично знакомый в те годы со стилем Его мышления, не способен был такого представить! Хаим Исраелов сообщил Тельману, будто минувшей ночью Господь принял решение продлить положенный горсоветом срок на шесть лет, по истечении которого, - при условии, что старики перестанут делать фонетические ошибки в молитвах, а также при условии, что десятый пердун к ним так и не пристанет, - на седьмой год, Он, Господь, пошлет им для миньяна крылатого еврея из своего небесного кворума, - самого Илью-пророка!
Заикаясь, Арсануков объявил Хаиму, будто такого быть не может, крылатых евреев. Почему? - спросил Хаим. Евреи бывают всякие: порхающие и непорхающие, длинные и крохотные, а у Ильи-пророка есть в придачу к крыльям карающий скипетр из железа. А как же тогда с решением горсовета?! - крикнул Тельман. Или со мной?! Хаим напряг память и вспомнил, что Бог наказал ему заткнуть решение горсовета Тельману в жопу, а самогоє послать на хуй.
Перебивая друг друга, все девять стариков описали мне финальную сцену одинаково: сперва Тельман, хотя и был поэтом, цинично расхохотался, потом осекся, побледнел, задумался, рассвирепел, стал сверкать зрачками, скабрезно ругнулся и пригрозил жестокой расправой при помощи румяных грузчиков и их тяжелых молотков. Но в самое последнее мгновение высшая в нем сила, которая выносит окончательное суждение, велела ему поостыть, призадуматься и понять, что в услышанном кроется грозная истина, а потому, ежели он, Тельман, не желает терять времени в погоне за Западом, то под чулочную фабрику следует приискать другое помещение. Ну, а если ничего не приищет, - тоже не беда, ибо прогресс основан на хамстве, то есть на желании иметь больше, чем имеешь.
Одним словом, Тельман удалился и больше не возвращался: вычитал, говорят, в энциклопедии характеристику Ильи и решил не рыпаться. Крылатый пророк имел обыкновение скипетром выбивать еврейским обидчикам передние зубы, чего Арсануков допускать не желал, поскольку покрыл их - за исключением одного - золотыми коронками. Опасаясь, что порхающий Илья оставит ему во рту именно непокрытый зуб, да и то, чтобы вогнать в него боль, Арсануков стал рассказывать в горсовете, будто целью всякой войны является перемирие. С тех пор миновало уже три года, и до пришествия пророка оставалось еще три. В пришествии этом никто из стариков не сомневался, и каждый говорил о нем так заразительно, что если бы Ночной Собеседник обещал Хаиму прислать пророка не на седьмой год, как положено, а на четвертый, то, открыв дверь, я бормотнул бы старикам не - Ах, вот вы, дескать, где, в пристроечке! - а другое: Ну вот, мол, и я, порхающий Илья! Пройдемте в залу!
18. Только душа не позволяет рассекать время
Между тем, в зал Хаим и предложил мне направиться. При этом высказал догадку, что меня заслал к ним Ночной Собеседник, ибо сегодня предстояло читать поминальную по отцу, а благодаря мне он это сделает в зале. Я, наконец, вытащил из сумки фотокамеру, прикрутил к днищу штатив и, перекинув его через плечо, как скипетр, прошествовал за стариками к запертой двери. Хаим открыл замок, смачно чмокнул себя в ладонь, дотянулся ею до мезузы на косяке, шагнул за порог и включил свет.
Без штатива не стоило бы и входить: окна уже заволокло ночной марью, а лампочки в люстре освещали только друг друга. Из-за двери пахнуло нафталином и долгим неприсутствием живого. Принюхавшись на пороге к забытому воздуху, старики узнали его, заморгали, забормотали невнятное и, толкаясь головами в одинаковых папахах, стали припадать губами к той же мезузе с пожелтевшим от времени круглым окошечком, в котором дотлевало имя Бога. Оторвавшись от мезузы, ринулись вправо, в изголовье зала, к высокому помосту, огражденному решеткой из почерневшего дерева, и, опять же толкаясь, взобрались на него. Сгрудившись вокруг тумбы, на которой покоился скатанный свиток Торы, они умолкли, и наступила такая хрупкая тишина, что я перешел на цыпочки. Бесшумно поднявшись на помост, примкнул к ним и кивнул головой: поздоровался, будто вижу их впервые. Все они показались мне незнакомцами, простодушными детьми, смущенными неожиданным праздником. Никто на приветствие не ответил, - не заметили. Раздвинув на полу треножник, я припал к камере, - и остальное стало для меня иным миром, отделенным от моего прямоугольным глазком из волшебного стекла.
Для того, чтобы разглядеть глаза Хаима, потребовалось бы укорачивать штатив, но Ричард - и тот смотрелся так растерянно, что я постыдился спускать затвор и развернул камеру в обратную сторону. Задняя часть зала хоронилась во мраке, в котором удалось разглядеть лишь саван из простынь, накинутых на скамейки. Я надавил на кнопку затвора: хотелось одновременно запечатлеть этот горестный образ и развенчать его вспышкой. В мимолетном свете мелькнули - в конце зала - роскошные колонны, отделанные, как показалось, глазированной терракотой. Не поверив зрению, я спустил затвор еще раз. Теперь над колоннами мне привиделась балюстрада из оникса. Потом над балюстрадой - три завешанных марлей балкончика для женщин. На каждой из марлевых занавесок при каждой новой вспышке мне виделись рисунки к Книге Бытия, к тому месту, где "из Эдема текла река для орошения рая, и потом разделялась на четыре реки". Балкончиков было четыре. Я стал щелкать не передыхая, но ни тогда, ни позже, вспоминая эту зарницу из вспышек, не сумел разобраться - были ли то, действительно, рисунки или всего лишь разводы из просохшей влаги.