— И у меня заработок около ста пятидесяти, а бывает и побольше, — ровно говорила я. — Да Гвоздев, подручный отца, купил машину, наш разбитый «Запорожец», деньги на книжке лежат. И садовый участок с домиком у меня имеется, если появится у вас охота, будете в земле по старости копаться. — Я встала, из шкафчика буфета взяла все свои деньги, положила их горкой на стол, спросила: — Ваши деньги где?
— С документами… В сумке… — она, не мигая, глядела на меня, все сильнее и сильнее распрямляясь на стуле; только вот узловатые пальцы ее, лежавшие на столе, мелко-мелко дрожали. — Ты не думай, Анка, что я старая, я еще здоровая, я тебе в тягость не буду!.. — Глаза она не закрывала, хоть они и были уже в слезах.
Я увидела на буфете старенькую сумочку — с нее уж и краска облупилась, — взяла ее, раскрыла: в ней лежали паспорт, пенсионная книжка, двенадцать рублей денег и тоненькая пачка писем, перевязанных голубенькой ленточкой. Письма были такими старыми, что на конвертах даже выцвели чернила.
— Сашины… — прошептала Дарья Тихоновна; теперь слезы извилистыми струйками текли по ее морщинистому лицу, но глаз она все не закрывала.
Двенадцать рублей я положила сверху на свои деньги, сказала:
— Заменю я вам вашего Игорешку, — и всю кучку денег подвинула к Дарье Тихоновне: — Захотите, будете наше общее хозяйство вести.
— Захочу? — И она заплакала наконец-то. — Да все хозяйство у Тарасовых на моих плечах… Да я без работы не могу… — Она вдруг замолчала, как споткнулась, и стала глядеть на меня залитыми слезами глазами: — Ты это… вправду?
— Вправду. Деньги у нас теперь общие, да и все общее, — я повела рукой вокруг.
Она помолчала еще, потом недоуменно спросила:
— За что?..
— Что — за что?
— Ну… Ты меня, чужую старуху, и — по-родному к своей груди приняла!
Я не знала, что ответить… Потом сказала, будто извинялась:
— Прижало вас на старости лет… А вы еще вчера сказали, что мы поладим, да и я это сразу поняла. Так уж не наполовину же нам ладить-то.
— Да, ты такая, — и она неожиданно стала тихонько смеяться, все глядя на меня, не вытирая залитых слезами глаз, опять совсем по-детски пристукивая по столу сжатыми кулачками.
Это было так неожиданно, что я даже чуть испуганно спросила, приглядываясь к ее лицу, будто пляшущему сейчас всеми морщинами, глубокими и извилистыми:
— Вы что, Дарья Тихоновна?
— Что?.. — Она все смеялась и радостно, и будто огорченно одновременно; и смех у нее был по-старушечьи мелкий, какой-то дребезжащий. — Да вот… Жизнь уж я прожила…
— Ну! — нетерпеливо поторопила я ее.
— Чего-чего уж только со мной за это время не было…
— Ну!
— Всякое было, Анка, всякое… А всего второй раз, кажись, за всю мою жизнь встретилась мне такая вот радость, как ты!
— А первый?
— Сашенька мой… — И вдруг заторопилась: — Ты не бойся, будешь жить как у Христа за пазухой, кроме работы — ничего знать не будешь, обещаю! Гуляй да веселись по молодости! Ты не думай, я старуха надежная, жизнь меня умудрила: если ко мне по-человечески, и я в ответ так же, да еще с лихвой! Постарше станешь, и сама поймешь, что все на белом свете добротой добыто, все ею, милушкой, выстроено! Злом да войной душевность в человеке не вырастишь, а без нее — только сорняки на земле. Хоть с виду, бывает, и красивые, да все равно колючие! — Замолчала, что-то соображая, потом снова улыбнулась: — Ты ко мне с открытой душой, Анка, и я тебе добром отплачу — может, и тебя вот так же порадую… — И спросила неожиданно: — Понравился тебе Игорешка мой?
— Понравился.
— Ну, дело это, конечно, еще нескорое, хотя у вас, у молодых, и по-всякому бывает. Ты не тушуйся, в жизни обо всем надо уметь правильно словами сказать: утайка добра не родит! В общем, потребуется тебе моя помощь — ты только мигни… Нет, и мигать не надо, я сама почую, всесильно помогу твоей судьбе!
— Спасибо! — вдруг откровенно сказала я.
— Я уж не говорю, что Игорешка — красавец писаный, второго такого поискать, но и умный он, и работник старательный: вверх идет, как ракета, что в космос запускают, по телевизору показывают! И доберется он до вершин папашиных, потом вспомнишь меня! А ты с ним проживешь радостную жизнь: я тебе злом за добро не отплачу, душа моя не позволит!
— Спасибо! — повторила я и побагровела до слез.
Она помолчала еще и вдруг вздохнула:
— А только по-вчерашнему видать, что моя помощь тебе не потребуется, он и сегодня целый день про тебя вспоминал, а сейчас, похоже, за цветами тебе побежал.
— Правда? — еле выговорилось у меня.