— Правда, — опять вздохнула она, но тут же спохватилась: — И вижу я, что ты сама красавица не хуже его, а уж человечнее тебя ему сроду не найти, и все равно жалею с ним расстаться, будто с Вовкой со своим.
И я опять, как вчера, обняла и поцеловала ее.
— Ну, я сейчас обед разогрею, остыл уж он, — сказала потом она.
— Да я сама…
— Нет уж, мы с тобой обязанности поделили: твоя забота — на заводе трудиться, — она встала, подошла к плите, взяла спички, но не зажгла газ, а вдруг обернулась ко мне и сказала: — Не могу я от тебя утаить…
— Есть у него кто? — испугалась я.
— А у тебя что, нет?.. — спросила она, и я почему-то вспомнила про Лешу. — Красота любого завлекает, есть и у Игорешки поклонницы, да всем его мамаша от ворот поворот дает: жениться — не в баню сходить, ну, и боится промахнуться. — Дарья Тихоновна будто запнулась, но я упрямо глядела ей в глаза, и она договорила совсем тихо: — Маргарите Сергеевне, думаешь, простой слесарь-невестка нужна?
— Что она, еще из до пашей эры человек, что ли? — удивилась я, подождала, попросила: — Вы уж все-все говорите, Дарья Тихоновна!
Она опять пристукнула по столу сжатыми кулачками, стала глядеть прямо перед собой и говорила уже будто самой себе:
— Все люди в жизни, конечно, разные: одни покрепче, посмелее, а другой послабже, потрусливее… То есть одни и те же события кого закаляют по-стальному, а другого — наоборот, в бараний рог скручивают. Или Тарасовых трудности войны да эвакуации насмерть перепугали, или от природы трусоваты они чуть больше меры, только живут они с постоянной настороженностью, все время защищаются на всякий случай, чтобы не оступиться. — Дарья Тихоновна уже глядела задумчиво и пренебрежительно: — Вот поэтому такими уверенными они и держатся с виду-то, поэтому же Маргарита Сергеевна такая и напористая, понимаешь?.. — Помолчала и вздохнула: — И ведь никакой решительно причины для опасений у них нет: сами здоровы, жизнь налажена до предельного благополучия. — И улыбнулась чуть свысока: — Михаил Евграфович даже нелюдимую специальность себе выбрал: в древностях копается, со студентами ему общаться в тягость, точно боится он лекции им читать. — Она вздохнула: — Вот поэтому и жизнь для них — как погода, и все, что ты можешь, только выбрать себе одежду по погоде, чтобы защититься от мороза или дождя, поняла?
Я помолчала, соображая, потом спросила:
— Ведь без причины-то, Дарья Тихоновна, ничего не бывает?
Она растерянно даже пожала плечами, пристукнула своими кулачками по краю стола:
— Ты не поверишь, Анка: тридцать лет я с людьми прожила бок о бок, а ничего по-настоящему достоверного из их истории не знаю — так, отрывки одни… И про дедушек-бабушек Игорешки ничего определенного не знаю; и про какую-то неприятность, что была еще в самом начале совместной жизни его родителей, невнятно и краем уха только слышала; а про многое — и вообще только догадываться могу… Знаю только, что все четверо дедушек-бабушек Игорешки умерли от голода в блокадном Ленинграде, не эвакуировались они почему-то с его родителями. И всю свою библиотеку Михаил Евграфович в войну потерял, всю обстановку вообще: в дом их попала бомба. Братьев-сестер у него, кажется, не было, а Маргошка — потеряла двух братьев на войне. Ну, после войны и возвращения в Ленинград им, конечно, все заново начинать пришлось, так ведь не одни они в таком-то положении оказались, так?.. — Она снова вздохнула, уже устало: — В общем, только и делают Тарасовы что самозащищаются, даже мне, старухе, противно!.. — И замолчала, будто запнулась.
— Вы уж ничего от меня не утаивайте! — попросила я.
— Вот поэтому и не Маргарита Сергеевна она, а Маргошка… — и мигнула, точно расслышала только что мои слова, стала глядеть прямо в глаза мне: — Раз ты ко мне с открытой душой, так и я к тебе… Сказала я тебе, что ты с Игорешкой радостную жизнь проживешь, и сама хочу в это верить, а только яблоко от яблоньки, знаешь, недалеко летит…
— Ну?!
— Ученая степень, конечно, обеспеченную жизнь человеку дает, вот и пихается мой Игорешка в науку, — все точно по инерции и будто себе самой говорила она.
— Нет у него настоящих способностей, что ли? — подождав и чуть ли не со страхом спросила я; поняла, что и сама уже начинаю бояться неизвестно чего, а это совсем уж необычно для меня.
— Ой, прости ты меня, дуру старую! — спохватилась и Дарья Тихоновна, заметив мой испуг, даже маленькие руки свои положила на мои, которыми я за край стола схватилась. — Сказала же я тебе, что ты с ним радостную жизнь проживешь, — и проживешь! Уж ни старшие Тарасовы, ни мой Игорешка под откос на машине, как твоя мама, никогда не вылетят, спасая чужих детей в автобусе! И вообще не волнуйся, не ты первая семейную-то жизнь начинаешь: по молодой горячности объятья-поцелуи любую разницу в характерах сгладят! Недаром сказано: «Ночная кукушка дневную всегда перекукует». А так-то Игорешка и умный, и старательный, и ученую степень наверняка получит, и вообще человек он порядочный, честный: тут уж я постаралась, воспитала его! — чуть ли не горделиво договорила она. — А что дом, семья и вообще свое для него на первом плане, то есть главное, как и для его родителей, так что в этом плохого в семейной жизни?.. И лишней копейки он необдуманно не истратит, и до потери сознания никогда не напьется, и вообще… никогда не споткнется на ровном месте, так и это — только хорошо, так?