Бокситогорская гостиница была трехэтажная, кирпичная, с претензией на солидность, а ресторан при гостинице был, в сущности, городской столовой повышенного класса, если так можно объяснить с одной стороны улучшенный (по сравнению с обыкновенными столовыми) способ приготовления пищи, а с другой — отсутствие музыкантов, призванных увеселять публику. Никто в этом ресторане-столовой никого не увеселял, но кормили пристойно. Гостиничная публика в основном состояла из командировочных, которые, конечно же, предпочитали питаться здесь, нежели в «общепитовских» столовках, где (в лучшем случае!) давали салат из капусты, щи на курином отваре да отбивную из куска свиного жира, обвалянного в сухарях. И опять же (в лучшем случае!) кружку разливного жигулевского пива.
Вася Рубинштейн, конечно же, увидел смущение (истинное или показное) капитана Лебедева и предупредил: «Только уговор: я угощаю!» Под селедочку с отварной картошкой и репчатым луком, нарезанным колесиками, выпили за дружбу. Причем капитан Лебедев как-то ловко объединил дружбу инженеров, выпускающих несокрушимые советские танки (кивок в сторону Васи, перешедшего к этому времени на танковый завод), с врачами, оберегающими здоровье инженеров-танкистов (кивок Ирочке), и советскими офицерами-танкистами (выразительный взгляд на каждого из нас и общий поклон). Меня некуда было пристроить. Не мог же знать капитан Лебедев моих давнишних стихов, ходивших по «самиздатовским» каналам и посвященных кружку молодых венгерских поэтов, названному в честь Петефи. Да и я ведь ничего не знал о капитане Лебедеве. Именно ко мне (недоохваченному тостом), и обратился капитан Лебедев как к публике в этом древнегреческом спектакле. Мне на тост было абсолютно наплевать, если бы не подозрения, которые капитан Лебедев вызывал с самого начала нашего знакомства. Это, как репейник: пока не отцепишь с одежды каждую колючку — коготок, будет царапать и раздражать. Да и еще орден Боевого Красного Знамени над кармашком гимнастерки в его-то (Лебедева) молодые годы!
«Николай Иванович, а не в танковых ли войсках Красное Знамя приобрели?» — спросил я капитана Лебедева довольно язвительно. «Именно в танковых, Даниил Петрович. А если забежите вопросом дальше, то добавлю: в политотделе танковых войск участвовал в подавлении контрреволюционного мятежа». «Значит, пьем за Красное Знамя!» — воскликнула Ирочка и решительно опрокинула рюмку водки. Ни я, ни Васенька Рубинштейн не решились отклонить тост и тоже выпили свою водку, и дальше продолжали выпивать и закусывать, как будто ничего страшного не было сказано капитаном Лебедевым.
С тех пор прошел год. Ирочка вернулась в Ленинград из Бокситогорска. Мы пришли на ее день рождения, а главным образом, чтобы отметить всей компанией возвращение нашей королевы, для которой мы, по сути, были маленьким двором, если вообразить нас придворными. Я приник к чешскому плзенскому пиву, которое отлично шло под шпигачки, привезенные Ксенией Арнольдовной (зпт) и которые Ирочка ловко подрумянивала на противне в электрической духовке. Глебушка глотал одну за другой рюмки армянского коньяка «Арарат» (пять звездочек и заоблачная вершина), запивая алкоголь крепчайшим кофе, который он варил в электрическом комбайне, подаренном к этому дню родителями Ирочки и привезенном из поездки Федора Николаевича Князева в успокоенную и снова дружественную Венгерскую народную республику. Комбайн пыхал и выпускал кофейные пары, как игрушечный паровоз chuchu train из моего далекого будущего. Васенька же Рубинштейн, проглотив одну-две-три стопки литовской брусничной водки «Паланга», вращался по орбите: кухня — столовая/гостиная — кухня, раскладывая на китайские, разрисованные пузатыми человечками, тарелки, блюда и прочие посудины, многочисленные рыбные и мясные холодные закуски, привезенные в вощаных упаковках из ресторана при гостинице «Европейская». Сенсацией же вечеринки предполагалась индейка, нашпигованная чесноком, натертая сухумской аджикой, набитая антоновскими яблоками, обложенная младенческими картофелинами и засунутая в пекло духовки. Вася Рубинштейн наблюдал за всей гастрономией. Наблюдал, сохраняя всегдашнюю доброжелательную улыбку видавшего виды бармена.
Собственно, мы (я, Глебушка, Васенька и юбилейная Ирочка) больше никого не ждали. Тем удивительнее было некоторое сопротивление или, точнее, торможение Ирочкой сигнала начать ужин. И не напрасно. Раздался очередной звонок. Ирочка бросилась открывать. Мы услышали радостный возглас и звонкие поцелуи, после чего в столовую/гостиную вернулась наша хозяйка, ведя под руки двух новых гостей, в одном из которых я узнал Федора Николаевича Князева, отца Ирочки, а другой был представлен как гость из Москвы и восходящая звезда советской экономики Вадим Алексеевич Рогов. Вновь пришедшим тотчас были настоятельно предложены стопки водки, рюмки коньяка, стаканы одного из грузинских вин: красного «Мукузани» или «Алазанской долины», а если пить красные неугодно, раскупорили грузинские белые вина «Цинандали» и «Твиши». Федор Николаевич предпочел «Мукузани» водке и коньяку, хотя мог не ограничивать себя в потреблении сорокаградусного алкоголя: у подъезда ждала директорская победа с личным шофером. Гость же по имени Вадим Алексеевич Рогов присоединился к Глебушке Карелину, не преминув сказать любезность по поводу исполнения нашим другом-пианистом этюдов Шопена на концерте в Доме ученых в Москве. Не надо было обладать особенной наблюдательностью, чтобы заметить, как мгновенно Ирочка положила глаз на московского гостя. Она у нас была существом особенным, наделенным той высшей степенью женственности, которая сама по себе становится жизненной дипломатией. Вся компания сгрудилась вокруг мраморного прилавка, который отделял собственно кухню от столовой/гостиной и был отведен для предобеденных возлияний/закусываний.
Отвечая молодой звезде экономики на его любезный комплимент в сторону Глебушки Карелина, Ирочка очень ловко спросила у Вадима Алексеевича, не растолкует ли он всей нашей компании, весьма далекой от его области знания, что нового он предлагает для еще большего роста и без того гигантского нашего общенародного благополучия? Рогов приготовился ответить, улыбнувшись Ирочке и отставив стакан и тарелочку с бутербродом (срез батона, салями, швейцарский сыр), как черт меня дернул вставить некую фразу в пользу Васи Рубинштейна, намекающую на то, что и мы не лыком шиты, мол, и среди нас есть своего рода прикладные экономисты, если так можно назвать начальника цеха. Васенька, и вправду, уверенно продвигался на своем танковом заводе. «Значит, я не одинок», — улыбнулся (в мою сторону) Рогов и начал рассказывать Ирочке и всем нам, что он занимается экономикой лесов, древесины и всем, что связано с этой могучей областью естественных ресурсов. «Вот, например, основная масса леса идет на переработку в целлюлозу, из которой делают бумагу. Я проанализировал процесс и обнаружил, что огромные деньги можно получать дополнительно, если использовать все дерево целиком: листья, кору, древесные соки (жидкости) и даже корни. К примеру, и Федор Николаевич подтвердит (взгляд в сторону отца Ирочки — ответный кивок Вадиму Алексеевичу), что из листьев можно готовить первосортный гуталин и витамин С, а из коры качественную камфару. И так далее и тому подобное. То есть, к процессу деревообработки будут приобщены не только „бумажники“, но и представители химической промышленности и фармацевты. А это значит, дополнительные деньги и даже иностранная валюта при продаже этих побочных продуктов заграницу. Верно, Федор Николаевич?» «Абсолютно, Вадим Алексеевич! Я предлагаю тост за нашего московского гостя!» Компания дружно выпила, после чего отец Ирочки раскланялся со всеми, поцеловал Ирочку в обе щеки и удалился. Теперь уже и вправду, пора было садиться за стол и обедать. Тем более что Ирочка вытащила индейку из духовки электрической плиты. И вдруг мой тоскующий ангел Васенька Рубинштейн взорвался. Так случается с покладистыми доброжелательными людьми, в особенности, принадлежащими к русской социальной культуре. Таких/такого справедливо называют: «русский медведь», имея в виду цыганские пляски на цепи и внезапные бури озлобленного протеста. Теперь уже, задним числом, понимаю, что Васенька интуитивно почувствовал в Рогове своего главного противника (в далеком будущем). Мой тоскующий ангел — Васенька Рубинштейн — взорвался. Со стаканом бурлящего «Боржоми» придвинулся он к Рогову и произнес такую длинную тираду, какой я вовек от него не слышал: «Позвольте с вами не согласиться, уважаемый московский гость. То есть понять благие ваши намерения, но не разделять с вами экономического оптимизма».
«Поясните, пожалуйста, почему?» — спросил Рогов. «А потому, что прежде всего надо учитывать, что все лесное хозяйство засекречено-пересекречено, поскольку русский лес тянется от западных до восточных и от северных до южных границ нашей родины, и каждый шаг в сторону (язык ГУЛАГа) требует разрешения особых отделов. Даже ваша камфара, даже витамин С прежде всего должны будут пройти определенные, чаще всего, недосягаемые инстанции, чтобы доказать, что это невинные лекарства, а не стратегические вещества». «Ну, положим, в чем-то вы правы, Василий… („Павлович“, — подсказали из публики)… Василий Павлович! Но в конце концов согласуют, разрешат, будут продавать и получать дополнительные деньги. То есть, подтолкнут экономику. И так в любом производстве». Гости воспользовались паузой и наполнили стопки/рюмки/стаканы. Васенька на это ответил: «Возьмем производство танков. Оно так засекречено-пересекречено, что предложи я или кто другой (впрочем, никто другой не сможет даже попасть в мой цех по той же причине сверхсекретности), предложи я готовить авторучки из остатков производства деталей для будущих танков, меня либо выгонят за несоответствие с должностью, либо упекут в психушку.