К жене своей я тоже, кроме ненависти, в тот момент ничего не испытывал…
В три часа пополуночи Дон Попе, болезненной наружности испанец, застрелился у себя в каюте. К счастью, кроме меня никто не прознал об этом. Дон Хулио, младший его братец, этакий типичный паразит, заявился ко мне с требованием, чтобы я подтвердил: он, Хулио, на правах единственного родственника может присвоить себе по закону весь скарб своего покойного брата. Что я и подтвердил.
И тут дали себя знать первые опасные порывы ветра. Что теперь, спрашивается, делать — приказать застопорить машины, когда единственное наше спасение — скорость хода? Я спустился в один из салонов, чтобы подготовить людей к аварийной высадке. Но какое там! Меня чуть не разорвали на куски.
— Что это за пароход за такой? Да и капитан хорош! — раздавались со всех сторон выкрики. — Почему вы не подали сигнал бедствия? — подскочил ко мне высоченный молодой человек с безумным взглядом. Под мышкой он сжимал, точно узелок с вещами, прильнувшую к нему бледную, маленькую женщину, скорее похожую на ребенка. — Мы хоть подохни, а вам и горя мало?! — выкрикивал он дрожащими губами.
Пришлось вытащить револьвер, а в таких случаях это скверное дело.
Пассажиры враз смолкли, застыли, готовые наброситься, точно волки. Но я успел воспользоваться этим кратким моментом. Швырнул револьвер в сторону и закатил речугу:
— Люди! Руку мне прищемило крышкой люка, я истекаю кровью. Мундир на мне прожжен, на теле ожоги до мяса. Так что видите, я, себя не щадя, делаю свое дело. И от вас требую того же! — надрывался я. Крикуны притихли. — Если вы поддадитесь панике, — продолжил я, — меня вы тоже выбьете из колеи, а это означает конец для всех нас. Вдумайтесь сами, ведь без меня шагу не ступить. Зато если вы проявите выдержку, обещаю вам — лопну-тресну, а спасу вас всех до единого…
Взгляните на меня! Похож я на человека, который не способен сдержать свое слово? — и травлю дальше в таком же духе. Стыдно вспомнить, какую чушь я тогда городил, зато действие оказалось поразительным. Настроение перешло в другую крайность. Видно было, что люди раскаиваются в содеянном и всячески стараются расположить меня к себе. Кто-то протянул мне брошенный мною револьвер, точно сердце свое протягивая на ладони. Подобные сцены тоже долго не выдержать.
Вообразите, к примеру, навалилось на меня какое-то армянское семейство с выражением своих пылких симпатий: и ну обнимать, прогорелую одежду мою руками гладить, да трещать по-своему слова какие-то умилительные. Толку-то чуть, ведь по-французски они ни бельмеса, впятером язык коверкают, что-то сказать пытаются, а все одно ничего не поймешь. Страсть, да и только! Тут священник ихний воздел свой крест, осенил меня с воплями да причитаниями — устроил наспех в углу нечто вроде богослужения. Сутолока от этого меньше не стала.
Только я решил было оставить несчастных предаваться молитвам, а самому исчезнуть под шумок, как вдруг вцепилась в меня некая молоденькая мисс и не дает за дверь выйти.
— Обожаю вас! Неужто вы не видите, что я от вас без ума? — лепетала она, подкрепляя свои слова странными, завлекательными улыбками, а сама все жалась ко мне, норовила повиснуть на шее. Чудо как хороша была малышка.
— Неужели вы не заметили, что я всю дорогу не свожу с вас глаз? — вскричала она. — О, не уходите, не уходите! — пыталась она удержать меня изо всех сил. — И без того уже все равно! Право же, все равно, — объясняла она окружающим. — А для меня он — идеал.
Бедняжка явно повредилась рассудком. А родители девушки, два старика, с бессмысленной улыбкой выслушивали ее безумные речи, словно одобряя их. И в глазах их отражалась мучительная мольба: свершись, мол, что угодно, лишь бы я спас их дитя.
С трудом мне удалось как-то выпутаться. Я гладил девушку по голове… И тут вынужден кое в чем признаться. Есть в человеке какие-то мутные токи, в которых ничего не стоит заблудиться и потонуть. Ведь среди этой ужасной, безумной сцены мне вдруг ударило в голову, что недурно, ах, как недурно бы целоваться с этой прелестной девушкой. И мигом кровь закипела в жилах.
Из всего этого напрашивается один вывод: в каждом человеке гнездится безумие. Его обиталище — в потаенных глубинах души…
Я приказал спилить фок-мачту, чтобы не рухнула, и сделал прочие распоряжения, понимая, к чему идет дело. Судно устало скрипело, гребной вал отзывался зловещим скрежетом. Одного матроса из команды, который хотел броситься за борт, мне вовремя удалось удержать.