И вдруг встреча.
— Здравствуйте, господин Свирский.
Предо мною стоит молодой человек с голодным лицом провинциального актера, оставшегося без ангажемента.
— Вы меня не узнаете? Я Корецкий. Служу в книжном магазине Нотовича. Нас Лесман познакомил в редакции.
С трудом изображаю улыбку и протягиваю руку.
— Вы в какую сторону?
— Сам не знаю, — неожиданно отвечаю я.
А спустя немного я горячо рассказываю случайному встречному о происшедшем столкновении.
Корецкий слушает внимательно. Будучи выше меня ростом, он нагибается ко мне, боясь упустить хотя бы одно слово.
— Да, Нотович человек суровый, — говорит Корецкий и тут же, оживившись, добавляет: — погодите, есть выход. Вы знакомы со Скроботовым?
— Нет, я вообще никого здесь не знаю.
— Так слушайте… В двух шагах отсюда, за этим Казанским собором, находится редакция газеты «Петербургский листок». Ваши очерки очень нравятся редактору Скроботову. Только вчера он укорял своих сотрудников, ставя в пример ваше «В царстве нищеты». Короче, хотите быть богатым и счастливым зайдите в «Листок», и получайте аванс. Не забудьте — время подписочное. Денег — тьма.
Стою в раздумьи.
— Этого быть не может… Он меня не знает и вдруг — аванс…
— А я вам говорю, что выйдет… Вот попробуйте…
Подгоняемый нуждой, иду в редакцию неизвестной мне газеты.
Скороботов — человек уже пожилой, с небольшой серой бородкой и густыми черными бровями. Он принимает меня ласково и внимательно.
— Если хотите, я могу написать ряд небольших рассказиков из жизни петербургских трущоб…
— Очень хорошо, — живо соглашается редактор. — Я бы вам посоветовал назвать их «Святки в трущобах». Могу вам даже предложить аванс, — неожиданно добавляет Скроботов, и серые глаза его наполняются теплой влагой.
Все, что происходит дальше, похоже на сон. По записке редактора кассир выдает мне сто пятьдесят рублей.
Мчусь по лестнице, рискуя сломать себе шею. Выбегаю на площадь. Зорко вглядываюсь в лошадей извозчиков.
Выбираю на мой взгляд самого лучшего рысака, подкатываю к магазину, покупаю полбалыка и копченую утку. Зачем копченую — сам не знаю.
Плохо ощущаю действительность. Не могу разобраться в происходящем. Живу в тумане и Торю желанием скорее попасть домой. И когда, раскрыв дверь, я вижу скорбную фигуру жены, ее заплаканные глаза и спящего ребенка, — завеса спадает с глаз моих, роняю на пол покупки, опускаюсь на стул и закрываю руками лицо Из горла моего вырывается вздох, похожий на крик раненой птицы.
На другой день, к великому моему удивлению, в «Новостях» на обычном месте появляется последующий очерк «В царстве нищеты» с «продолжение следует»- в конце.
Татьяна Алексеевна относится к факту более спокойно.
— Тут нет ничего удивительного, — говорит она: — Нотович, вероятно, понял, что имеет дело с человеком не совсем уравновешенным… Вот то, что ты поспешил перебежать в «Петербургский листок», по-моему, гораздо хуже, чем твоя дерзкая выходка с Нотовичем.
— Мое почтение!.. Нашла, что сказать… Разве я имел другой выход?.. Разве не тебя я застал в слезах?..
Происходит супружеская сцена. Мгновенно вскипаю и уже не даю себе отчета в выбрасываемых мною словах. А потом обычный конец — вымаливаю прощение, после чего беседа принимает тихий, покойный характер.
Татьяна Алексеевна объясняет мне, какая существует разница между «Новостями» и «Петербургским листком».
«Листок» — это уличная пресса без идей и запросов, а «Новости» являются единственным органом либеральной печати.
— Ну, знаешь, я не очень верю в либерализм Нотовича, запрещающего сторожу называться Осипом, потому только что Нотович — сам Осип.
— Нотович — не печать, а человек, может быть, и не совсем важный, но на страницах его газеты встречаются имена ВасилевскогоБуквы, Скабичевского, Кривенко, Михнеева, Скрибы и многих других известных журналистов.
В заключение Татьяна Алексеевна советует мне подписываться в «Листке» псевдонимом.
Соглашаюсь с женой, и первый мой рассказ в «Петербургском листке», занявший целый вкладной лист, подписываю «А. Ростовский».
В день моего появления на страницах «Листка» отправляюсь в редакцию «Новостей».
Лесман встречает меня приветливо и весело.
— Вот пришли кстати!.. Маркиз уже второй раз сегодня о вас спрашивает. Сейчас же подите к нему.
Нотович, завидя меня, принимает воинственный и необычайно гордый вид. Он откидывается на спинку кресла и величественным жестом руки указывает мне на стул.
— Вы что это себе думаете, молодой человек?.. Как вам не стыдно?!. Из большой, приличной газеты переходить в грязный кабак… Я никогда не позволю сотрудникам «Новостей» одновременно работать в «Петербургском листке». Я вам имя сделал, а вы…
— Но ведь я подписываюсь «Ростовский», — тиха вставляю я.
— Это еще хуже! — почти кричит Нотович. — Ваш псевдоним — тайна Полишинеля, и кроме того, это есть компромисс, недопустимый в среде уважающих себя литераторов. Вычеркиваю ваше имя из списка моих сотрудников!..
Ухожу придавленный и окончательно растерянный.
А через два дня на тех же страницах «Новостей» появляется «В царстве нищеты» с «продолжение следует» в конце.
В январе становимся богатыми. Получаю порядочную сумму из «Новостей» и еще больше от «Петербургского листка».
— Довольно нищенствовать! — кричу я Татьяне Алексеевне. — Пойдем искать квартиру…
В тот же день вечером сидим в пустой квартире с единственным входом со двора, но зато в центре города — на Гороховой, угол Садовой.
Украшением будущей спальни служит прекрасная ширма с золотыми голубями на синем фоне шелка, только что приобретенная мною, в магазине Тоннет.
— Зачем тебе ширма, когда нет кровати, безумный? — спрашивает Татьяна Алексеевна и покатывается со смеху.
— Чего смеешься? Я человек практичный и хорошо знаю — где есть ширма, там будет и кровать.
И мы в первую ночь устраиваемся вместе с Танюшкой на полу, но за красивой ширмой.
Начинаю вить гнездо. Ежедневно прихожу домой с какими-нибудь покупками. Однажды приволакиваю семь старых столов разных форм и величин. Один из них особенно огромен и похож на портняжий каток.
— Леша, ты окончательно обезумел… Куда нам девать этот лом? Ведь ты всю квартиру занял деревянным хламом…
Я сам уже вижу, что зря польстился на дешевку, но все же половину столов оставляем, а остальные хочу подарить дворнику. Но тот отказывается.
Проходит еще немного времени, и мы устраиваемся довольно прилично, с моей, конечно, точки зрения. На подоконниках цветы.
Овальный преддиванный стол, служащий пока письменным, полдюжины венских стульев и кушетка, обитая клеенкой, — составляют обстановку моего кабинета и спальни. Вторая комната почти пуста.
Простой дощатый стол и скамья вдоль стены. Третья комната ничем не обставлена.
Ждем гонорарного дня. Вот тогда наша квартирка засияет.
— Если бы ты вместо кушетки купил оттоманку, было бы гораздо лучше, — с легким упреком говорит Татьяна Алексеевна.
— Всего сразу нельзя, — возражаю я. — А что касается кушетки, то ты должна знать, что истинной любви и на лезвии ножа просторно…
Веселые искры сверкают в больших серых глазах жены.
Улыбаюсь своей мечте о лучшей жизни, о новой книге, задуманной мной, и о создании ряда картин, изображающих мрачное существование бедных людей, задавленных кучкой дворян и купцов.
Мне сейчас хорошо. Чувствую себя бодрым и сильным.
Наша полупустая квартира, черная лестница, остро пахнущая кошками, и многооконный каменный колодезь с серым клочком бессолнечного неба, меня не пугают. Смеющимися глазами гляжу в светлое будущее.
— Как странно звучат наши голоса… Можно подумать, что мы живем в пустой бочке…
Не даю жене договорить. Поднимаю ее на руки и отношу в кабинет.
Сиди здесь, пока не обставлю остальные комнаты.
Наш здоровый молодой смех звонко прокатывается вдоль обнаженных стен убогой квартиры.