Молодежь возвращалась с фронтов — и с боевых и с трудового, — наполненная разнообразными и суровыми впечатлениями. Эта молодежь вызывала во мне новые и приятные мысли. Разговоры с ней помогали моей работе. Побывав раза три в Москве, я заметил, что там такой молодежи еще больше, чем в Петрограде.
Москва звала меня, и я как бы вцепился в этот зов.
Кроме того, если петроградские молодые писатели ограничивались в основном тем, что читали свои произведения друг другу, обсуждали их и бегали по редакциям альманахов, пристраивая свои рассказы, московские обладали уже издательством "Круг", альманахом при этом издательстве, и, кроме того, известный критик А. К. Воронский предлагал в их распоряжение новый и единственный пока в стране "толстый" журнал "Красная новь".
Сначала я обитал в доме "Правды", в Брюсовском переулке, в комнате Л. Шмидта, секретаря и фактического редактора двухнедельника "Прожектор". Л. Шмидт обладал хорошим вкусом и умел привлекать в журнал и настоящих литераторов и превосходных графиков. Поэтому "Прожектор" пользовался большим успехом не только у читателей, но и у писателей: сочетание редкое по отношению к так называемым "тонким" журналам. Некоторое время спустя Воронский предложил мне комнату при издательстве "Круг", в Кривоколенном, на Мясницкой.
Не знаю, право, кто занимал прежде эту огромную квартиру, но знаю отлично, что в моей комнате от прежних хозяев остался грязный клеенчатый диван и шероховатая классная доска. В диване было так много клопов, что приходилось спать на полу, да и то только первую половину ночи: во второй половине клопы снова находили меня и рвали с невероятной силой.
Тогда я зажигал свет и писал мелом на доске. Получалось очень хорошо. Благодаря тому, что буквы были большие, строки выходили короткие и диалог энергичный. Я переписывал эти строки в тетрадку, а затем влажной тряпкой смывал свой черновик. Таким образом, я написал немало рассказов, вошедших в книги "Экзотические рассказы", "Пустыня Тууб-Коя", "Седьмой берег", "Дыхание пустыни". Почему я назвал книгу "Экзотические рассказы"? Из озорства, главным образом. Ничего в ней экзотического не было, это были преимущественно рассказы о гражданской войне, быть может написанные немножко цветистым слогом и чуть-чуть, пожалуй, перегруженные метафорами.
В общем-то я не придавал значения названию книг. Одну из первых своих книг я назвал по рассказу "Седьмой берег". В этом рассказе была казахская легенда о седьмом береге. Богатырь переправляется через три неимоверно быстрые реки. Первая река — река рождения, вторая — река учения, третья — река работы. Только перейдя три реки, шесть берегов, богатырь подходит к четвертой реке, на седьмой берег, — к реке счастья. Однако рассказ этот показался мне вычурным, и я выбросил его. Но другое название книги подобрать было трудно, и я оставил прежнее-"Седьмой берег", надеясь, что какому-нибудь критику известна легенда и он разъяснит ее читателю. Я преувеличил знания критиков, во-первых, а во-вторых, преувеличил их наблюдательность. Никто из критиков и не догадался спросить, почему книга называется "Седьмой берег", может быть просто потому, что никто и не читал этой книги.
В "Экзотических рассказах" нельзя было найти экзотики, а можно было найти нечто более серьезное, о чем, быть может, я боялся и сам говорить громко. В книгах чувствовался мрачный колорит, словно человек говорил хрипловатым голосом, еще не придя в себя после грозного пути.
Между тем голод кончился, в стране урожай, земля и улицы пахнут хлебом, люди сыты, работают с удовольствием. В сущности говоря, радоваться да радоваться. Откуда появиться мрачным рассказам? Этот вопрос задавали мне и критики — пока еще в вежливой форме, — и начал задавать себе я сам. К сожалению, я не мог еще изложить свой ответ на бумаге, может быть, и потому, что ответ этот не совсем еще ясно сложился в моей голове.
Ответ приблизительно был такой: я никак не задавал себе прямой задачи писать мрачное и тяжелое, но нельзя не согласиться, что путь к стройным и легким- сравнительно с прошлыми — дням, в которые мы с вами сейчас живем, был хотя и головокружительно героичен, для меня, как для писателя, да и для всего народа был весьма не легок. И следует рассказать, не утаивая, все об этом.
В те дни я работал также над большой повестью "Голубые пески". Не давалась она мне, и я писал ее с большими заминками, а тема была замечательная.
В Омске, будучи еще красногвардейцем, я познакомился с командиром отряда, направленного из Москвы на Дальний Восток, но почему-то всем своим эшелоном застрявшего в Омске. Командир отряда — Василий Запус. Красивый и необычайно веселый человек, даже о каторге вспоминал со смехом. На каторгу его приговорил в июне 1913 года царский суд, обвинявший матросов Балтийского флота в подготовке вооруженного восстания. Меня и нескольких моих товарищей красногвардейцев прикомандировали к нему с тем, чтобы он инструктировал нас и по военной и по политической части. Инструктировать нас ему как-то все не удавалось, и, узнав, что я обладаю некоторыми начатками грамоты, В. Запус приказал упорядочить дела его канцелярии. Канцелярия у него оказалась очень запутанной, а кроме того, он мешал мне работать: он часто приходил ко мне и вместо разъяснения запутанных дел канцелярии подробно рассказывал свою жизнь и любовные похождения, которым почему-то придавал большое, почти роковое значение.