— Не окажетесь.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Тогда вернемся на разведку, неожиданно сказал он и быстро крикнул своему вознице: — Готов?
— До Баку доберемся.
— Не в Баку; а обратно, на разведку. — И он снова повернулся ко мне: — Вы подкрепите своим веским словом мою веру в большие запасы нефти.
Сколько я не отговаривался, сколько не убеждал его, что ничего не понимаю в геологии, мой новый приятель был неумолим. Впрочем, мне и самому хотелось побывать на разведке. К тому же оказалось, что мой новый знакомый родом из Семиречья, наполовину казах, наполовину русский. Когда я сказал, что тоже из Казахстана, радости его не было пределов, — будто он брата родного встретил. И сразу же, перейдя на "ты", сказал:
— А меня зови Паша. У меня фамилия Павликов, вот и кличут от фамилии.
Я прожил на нефтеразведке недели три, видел друзей Павликова, которые приехали помогать ему по его зову. Нефтяного фонтана, которого все они страстно ждали, я не дождался. Фонтан забил позже, значительно позже, но все-таки забил.
Теперь я знал, на что мне наматывать нити.
Только трудно было после стольких предшественников и учителей описывать Кавказ.
Повесть не получалась.
"Ничего, сейчас я рванул резким движением, а пройдет время, потянем эту телегу плавно, не торопясь, и она сдвинется вперед, — думал я. — А может быть, попытаемся изобразить виденное другим способом, скажем пьесой?"
И, вернувшись в Москву, я написал пьесу "Верность", которую отнес в МХДТ. От имени дирекции театра после ознакомления с пьесой со мной говорил В. Лужский, чудеснейший актер и очень приятный своей утонченной любезностью человек. Приятно и любезно улыбаясь, Лужский сказал, что "Верность", несмотря на многие ее достоинства, МХАТ поставить не в состоянии:
— Пьеса чересчур громоздка и, так сказать, чересчур предметна.
И он добавил с лицом, полным серьезности:
— Вам бы, Всеволод Вячеславович, из нее оперу-с сделать.
— По-видимому, я ужасно люблю театр, и все же мне никогда не приходило в голову, что я композитор.
— То есть, я хочу сказать, либретто.
— Да и либреттист.
И я спросил:
— Приведите пример неосуществимого на сцене? Я говорю о своей пьесе.
— Пожалуйста, вот вам пример. У вас в одной картине инструменты и людей спускают в долину по канату. Как вы это себе представляете на сцене? То есть реалистически?
— Был обвал, и дорогу завалило, — попробовал объяснить я, прибавив с отчаянием автора, который хочет спасти свое неудавшееся произведение ссылкой на факты: — Все это так и было в действительности.
— Всеволод Вячеславович! Мало ли что случается в действительности. Если мы будем воплощать всю действительность, мы должны ставить только феерии.
— Ну и ставьте.
— Но ведь мы — Художественный театр, Всеволод Вячеславович!
После беседы с Лужским я перечитал "Верность", — показалось, что превосходнейший наш актер наполовину был прав. Я еще раз перечел пьесу. Лужский прав на две трети! И лишь после третьего чтения я убедился в полной его правоте. "Ну, что ж! Если тема не осуществима на сцене, почему ее нельзя осуществить с помощью другого жанра? — подумал я. — Повесть?…"
Повесть о днях первой пятилетки, о геологах, нефтяниках, которые в далекой глуши строят новую жизнь, я хотел первоначально назвать "Они идут в страну социализма". Не понравилось: что-то вроде газетной статьи! И я остановился на несколько туманном названии "Путешествие в страну, которой еще нет". Ведь туманное название будет ясным, если сказать в конце повести, что страна уже найдена, страна уже есть, социализм в главных очертаниях построен.
"ПОВЕСТИ БРИГАДИРА СИНИЦЫНА"
Летом 1921 года, по предложению M. И. Ульяновой, работавшей тогда в "Правде", я поехал в Поволжье, которое поразил страшный голод. Вернувшись оттуда, я напряженно работал недели две над очерками и над статьями, — и у меня ничего не получилось. Тогда я пошел в "Правду" и сказал, что я не могу выразить пером все то, что видел. Меня поняли, Марья Ильинична мягко сказала:
— А может быть, вам написать рассказ? Попробуйте. И не приукрашайте жизнь, пишите искренне все, что видели.
Я написал рассказ "Полая Арапия". Когда я писал его, я был убежден, что, чем чаще литератор будет смотреть правде в глаза, чем бесстрашнее будет говорить об этой правде, тем героичнее и возвышеннее будет обрисован человек нашей страны. Однако рассказ этот даже после напечатанья его в "Правде" издатели брали неохотно.
Некоторое время спустя, тоже по заданию "Правды", я ездил в агитоблет на первых советских самолетах по маршруту: Москва — Царицын — Астрахань — Гурьев — Уральск — Оренбург — Москва. Агитоблет был очень интересным, яркие сцены наполняли мою голову, но стоило. мне подойти к столу, чтобы писать очерк, эти яркие сцены точно кто накрывал тусклой бумагой. Под конец я стал даже испытывать возле стола страх и стыд. Я написал несколько рассказов о виденном: "Яицкие притчи", "Гафир и Мариам", — и, однако, очерки и статьи по- прежнему не получались.