Не клянитесь часто, — и особенно после выздоровления.
Я скоро забыл этот случай, забыл и свое клятвенное намерение поехать в Умань.
После издания книги рассказов "Седьмой берег" я получил письмо от преподавателя словесности из Киева. "Что значит "Седьмой берег"? — спрашивал он. — На шести берегах вы не нашли счастья и вышли на седьмой, где счастье, кажется, мелькнуло перед вами, не так ли? Если не так, прошу разъяснить, как мне понимать название вашей книга?" От этих мягких и приятных слов защемило сердце и захотелось поговорить с этим читателем.
И вот я в Киеве. Моего адресата не оказалось дома: он поехал к родственникам в Херсон и вернется недели через три.
Было запойное жаркое лето, я ходил по улицам, садам и базарам совершенно одинокий, и мне ужасно нравилось, что я так одинок в этом большом, красивом и веселом городе.
Однажды, сидя на берегу Днепра, на скамейке, которая была так же мило изрезана влюбленными, как скамейки многих других городов, я вдруг вспомнил Татарку, — и большой ломть белого хлеба с салом. Затем я начал медленно припоминать все остальное, и в памяти моей целиком встало видение — дорога, молодая статная женщина, двое моих друзей, держащих меня под руки. "Ах, как нехорошо! Ведь я клятвенно обещал побывать в Умани! Очень, очень нехорошо", — думал я, вздрагивая в непонятном страхе.
Приехав в Умань, я поселился в опрятном переулке за костелом. Городок был очень приятен, полон солнца, и дома так сильно светились от этого солнца, что тени их были постоянно наполнены кротким и радостным мерцанием. Я много ходил по улице, думал и часто восстанавливал в памяти картины Татарки.
Казалось, нужно еще слегка напрячь свое воображение, — и четкий образ молодой доброй женщины явственно встанет передо мной. Охватывал озноб ожидания. Проходило полчаса, час, увы, минуло четыре года, стерлись ее черты, и многие женщины казались мне похожими на нее. Как же так? Я приходил в отчаяние, смешанное с весельем. Я ложился спать. Сны были легкие. Я просыпался, зевал, потягивался, вдыхал запах города, полного зелени и фруктов, и опять выходил на улицу. Долго глядел я на людей и начинал думать под конец: "А, может быть, ничего и не было?"
Парк Софийка запущен, а ученики сельскохозяйственной школы, находившейся в парке, разъехались куда-то, и наблюдать за парком совсем некому. Пруды заросли кувшинками и камышом, а тот пруд, что поменьше, почти сплошь заполнен упавшими деревьями. На одном из таких деревьев, еще мокром от недавнего дождя, сидит рябой, тощий рыболов в поношенной военной одежде. Лицо его насмешливо, тонкие металлические очки на бледном носу почти не блестят. Под ним голубо-фиолетовый пруд, и киноварно-красный поплавок удивительно красиво лежит на этой воде густого, насыщенного цвета. Лукаво сузив глаза, рыболов оглядел меня, безмолвно сняв фуражку.
— Клев на уду, — шепотом сказал я.
— Никакой рыбы тут нету, — ответил он громко, со смехом. — Нонче в Умань на фруктовый урожай съехались бывалые плуты. Им и эти деревья не помешали: всю рыбу бреднем выловили. Раньше, мерзавцы, наигрывали в карты целое состояние, а теперь приходится и мелким карасишком не брезговать, ха-ха!
— Зачем же сидеть, раз рыбы нету?
— Сижу через тоску и чахотку, — ответил рыболов охотно и даже с каким-то наслаждением. — Назудел мне доктор: "Чахотку выбьешь, если полсуток будешь находиться в лесу". Ну, я и нахожусь.
— Значит, скоро выздоровеете?
— Ой, куда там! Воду плохо переношу: и назябся же я тут.
— А вы бы в лес.
— Я привык к работе, а в лесу, на дорожках мне даже листву подметать сил уже нету. Нет, я человек конченный и к смерти готов, и все уже организовал.
Видимо, попробовав положить себя в воображении в то место, которое он "организовал", рыболов испытал довольно отвратительное чувство. Он проговорил вдруг изменившимся голосом, уже без оттенка шутки:
— Организовал, а сам теперь каюсь. Бабе, говорю, — она добрая, веселая, кровь с молоком.-. "Чего тебе из-за меня руки отягощать? Уходи". Вернее, сам от нее ушел. Зачем мучить? И, уходя, так ее убедил, — я и на фронте очень убедительным был, — так убедил, что она заплакала, а тоже ушла. Вот теперь и выздоравливай. Выздоровей я, приди к ней, — смешно! Она, пожалуй, уже и за другого вышла!