"Боже мой, какие великолепные люди, — думал я, возвращаясь из Софийки. — Какие характеры, какая палящая, искрометная жизнь! А я вот не могу даже вспомнить лица женщины, которую приехал горячо поблагодарить".
Однажды Горький задумал создать для "Истории гражданской войны" несколько биографий выдающихся советских полководцев, выходцев из народа.
К тому времени в редакцию "Истории гражданской войны" поступила краткая, но очень яркая автобиография начдива Пархоменко и речь Ворошилова после гибели Пархоменко.
Историк, ныне академик, И. Минц, очень плодотворно работавший тогда в редакции "Истории гражданской войны", предложил мне написать небольшую популярную брошюру, страниц на пятьдесят, в которой бы рассказывалась революционная жизнь А. Я. Пархоменко и его военная деятельность. Я сказал, что плохо, знаю историю гражданской войны на Украине.
— А вы почитайте.
Я стал читать книги воспоминаний и журналы, читал, выписывал долго и упорно. Картины возникали яркие, пестрые, однако единой и плавной картины событий не получалось. Редакция "Истории гражданской войны" собирала военных, знавших Пархоменко, проводила беседы. Я присутствовал на этих беседах. После этих бесед мне легче было разбираться в архивных материалах. Материалы эти были скудны тогда, разрознены, не систематизированы, имя Пархоменко оттого встречалось редко, и это раздражало.
Не знаю, как для кого, но мне, чтобы писать, нужен всегда, пусть крошечный, жизненный факт, опираясь на который, я мог бы начинать рассказ. Этот факт нужен мне не только для беллетристики, но и для публицистики. Факт этот при последующих переработках может исчезнуть, его можно забыть, однако в начале работы он необходим.
Перед вами, предположим, беспорядочная, спутанная груда ниток. Вы пробуете перематывать эти нитки в клубок, и для этого вы берете малюсенькую щепочку или клочок бумаги и начинаете мотать сначала нитки на этот незаметный предмет, о котором быстро забываете. Работа ваша идет успешно, клубок растет.
Вот этой-то малюсенькой щепочки, этого крошечного жизненного факта, который помог бы мне намотать огромный клубок нити жизни, я не находил ни в себе, ни в окружающем. "Может быть потому, что хочу писать биографию? — думал я. — Ведь я никогда не писал биографий. Нет, нет, дело не в этом! Надо искать щепочку, неможет быть, чтоб она не нашлась. Надо искать".
Я начертал на карте все пункты, где жил Пархоменко, те места, где дрались с немцами и белогвардейцами воинские части, которыми командовал Пархоменко, путь армии Ворошилова из Луганска на Царицын, путь Конармии из Ростова на белопольский фронт и места сражений, которые вела четырнадцатая дивизия. Я побывал во всех этих местах. Редакции местных газет охотно помогали мне, собирали ветеранов войны, я слушал их рассказы и записывал их.
Побывал я и в Киеве.
Материалы, относящиеся к действиям Конармии, здесь нашлись, но все больше о дивизиях, которые не имели прямого отношения к А. Я. Пархоменко. Много часов читал я приказы, газету Конармии, короткие, но многочисленные отчеты заведующих продовольственной частью, из которых с необыкновенной ясностью узнавали вы, с каким великим трудом доставалось продовольствие, фураж и особенно табак и спички.
Утомившись, пошел я в сад к Днепру, сел на "изрезанную скамейку. Прошла пара. Она, ласково глядя на него снизу вверх, что-то тихо и упорно спрашивала. Девушка была в зеленом, кустарник, мимо которого она шла, был серый от пыли и съежился от жары, и на сером фоне его зеленое платье девушки казалось красноватым. Не знаю почему, — может быть, влажная зелень Софийки и красноватый пруд встали передо мной, — но я вспомнил Умань, рассказ Василия Гайворона о Пархоменко…
— Так вот же оно! — воскликнул я.
И тотчас же поехал в Умань.
Гайворон скончался месяца три спустя после того, как я виделся с ним у пруда в Софийке. Я нашел жену его, Елизавету Ивановну. Когда я спрашивал адрес его жены, у меня невольно сорвался вопрос:
— Что же, вышла она другой раз замуж?
— Куда там! Все еще тоскует.
Елизавета Ивановна рассказала мне много и о Гайвороне и о Пархоменко. Она подарила мне несколько писем, которые ей прислал Гайворон в дни, когда Пархоменко преследовал Махно. Вообще-то она находилась в дивизии почти с самого момента возникновения ее: сначала Елизавета Ивановна служила сестрой милосердия, а позже — фельдшерицей. Ее милая речь, походка, взгляд показались мне знакомыми.
— Не бывали ли вы в Татарке? — спросил я.
И с грустью услышал:
— Нет, не была. Мы ведь все время сражались на Украине.