Я оглядывался. Передо мной струился Тобол; на берегу, тихо шикая друг на друга, сидели мальчишки с длинными и тонкими удилищами. Вечером они будут ловить раков, зажгут костры и повесят над ними большие ведра с водой.
Описать все это нужно, но — как?
И достоин ли я этого грозного счастья?
Я возвращался в город, быть может еще более усталый, чем если б действительно побывал в музее.
Вскоре я познакомился с курганским поэтом Кондратием Худяковым, человеком нежной и живой фантазии, дивного упорства и острого таланта, который, к сожалению, он не успел развернуть полностью: он умер во время гражданской войны от тифа.
Чуткий и ласковый, Кондратий Худяков ободрял меня. Мои первые рассказы я читал ему. Они были затем опубликованы в газете «Приишимье», в соседнем городке Петропавловске, — не по его ли рекомендации?
Первым был напечатан рассказ «Сын осени», потом последовали «Pao», «Золото», «Ненависть», «Северное марево», «Нио», «Хромоногий», «Писатель», «Сын человеческий», «Сон Ермака», «Черт», «Над Ледовитым океаном», «На горе Иык», «Зеленое пламя», «Мысли, как цветы», «Чайник», «Две гранки» и рассказ «На Иртыше». Как видите, я писал очень много. Ведь эти рассказы были написаны и напечатаны в течение одного года!
Ну, а затем пришло чудо.
Я послал рассказ «На Иртыше» М. Горькому, и он ответил мне благожелательным письмом. Попозже напечатал этот рассказ во «Втором сборнике пролетарских писателей», что вышел в Петрограде в 1918 году.
Итак, я писатель, я на ногах.
Иногда ночью я просыпался от страха: не приснилось ли мне все это?
В феврале 1917 года я по-прежнему работал наборщиком в типографии «Народной газеты». Правда, теперь типография наша печатала и другие заказы. Например, каждый вечер возле типографии собирались мальчишки, которые вскоре разбегались во все стороны, крича: «Экстренный выпуск телеграмм! Последние новости с театра военных действий!»
Газета «Приишимье» по-прежнему часто печатала мои рассказы. Газета была бедная, прогрессивная и, разумеется, не платила мне ни копейки. Но я все равно был доволен тем, что помогаю газете, и, кроме рассказов, посылал туда много корреспонденций и вел даже целый отдел, который назывался «Курганская жизнь» или что-то в этом роде.
Для справок по делам моей «Курганской жизни» мне приходилось наведываться в канцелярию исправника и даже говорить с самим исправником, что, признаться, было довольно противно. Это был коренастый мужчина в просторном кителе, от которого постоянно несло почему-то карболкой; взгляд его темных, длинных глаз казался безжизненным, и оттого, что всегда говорил сухим шепотом, в просторной комнате, где он принимал. меня, становилось тесно и слегка страшновато, точно сзади тебя могли ударить. Фамилия исправника была, кажется, Иконников.
В начале марта петроградские газеты стали прибывать в Курган с опозданием. Это тревожило. Мобилизованные, которых в городе было много, ходили погруженными в тяжкие думы. А затем прекратились и телеграммы, которые мы печатали в наших «экстренных выпусках». На телеграфе говорили: «Телеграммы есть, но задержаны». Кем? Почему? Телеграфисты в недоумении разводили руками.
И вот однажды вечером, когда мы уже «шабашили», принесли огромную пачку телеграмм:
— Делайте с ними, что хотите, но мы их держать больше не в состоянии.
Мы жадно прочли телеграммы. Невиданный шум начался в типографии.
Путиловские рабочие забастовали! К ним присоединились рабочие других петроградских заводов. Появились баррикады. Павловский полк перешел на сторону восставших. Городовых и филеров пулями снимают с чердаков. На баррикадах — красные знамена. Среди баррикад, ликующих толп народа бегают мальчишки и продают новую газету со странным, непривычным названием: «Известия»!.. Как приятно слышать звонкое название этой газеты!
Из правления Союза сибирских маслодельных артелей прибежали взволнованные конторщики; среди них были и политические ссыльные. Телеграммы немедленно печатать! Само правление в растерянности: говорят, будто на подавление петроградского восстания двинуты войска с фронта…
— Нам надо поддержать революцию!
И мы решили — поддержать.
Мы набрали телеграммы крупным шрифтом, с тем чтобы печатать их на бумаге афишного размера.
Поздно вечером, с наслаждением окончив набор телеграмм, сверстав их, пустив в машины и выправив корректуру, я вышел на крыльцо типографии, чтобы подышать свежим воздухом. Я был чрезвычайно взволнован, мне было душно, голова кружилась.