Я поехал в Казахстан. Побывал я на медных рудниках и заводах Балхаша, в колхозах и совхозах Джунгарского Алатау, у приискателей-пограничников, был в Семипалатинске, плыл на пароходе к озеру Зайсан, жил в Усть-Каменогорске, на строительстве ГЭС, и, сам того не замечая, наполняясь современностью, необыкновенно часто и много думал о прошлом, — не о прошлом времен Александра Македонского, а о прошлом, свидетелем которого я был, когда шел из Семипалатинска в Индию.
Алибаев, председатель сельсовета в Коктуме, возле озера Ала-Куль, охотник, бывший партизан, бившийся когда-то с атамановцами отряда Анненкова, оказался чудесным рассказчиком и проводником по горам. Он рассказал мне, например, о снежном человеке, которого в дни своей юности поймал в дебрях Джунгарского Алатау; о гигантском — метр в ширину! — черепе богатыря, который лежит на вершине одной из гор; о пещерах и падях, куда не ступала еще нога человека; об огромной статуе Будды, которая стоит в песках, где-то между озером Ала-Куль и Зайсаном. Он не был фантазером — все свои рассказы он подкреплял рассказами свидетелей, видевших вместе с ним эти чудеса.
Увы, я слышал много рассказов о необыкновенном, но сам ничего необыкновенного не видел! По-видимому, я неудачник в жанре фантастического романа, если считать, что автор фантастических книг должен видеть сам хоть немного фантастического.
Я поднимался на вершины гор, ехал плоскогорьем, которое было окутано густым туманом. Дул ветер, туман снимало, — и у копыт моего коня разверзалась пропасть, глубиною в километр или полтора! Мы спустились в долину реки Кора, поросшую березовым лесом. Лес здесь — редкость, он очень нужен и колхозам, и рудникам — колхозники вели сюда автомобильную дорогу. Мы жили в долине, возле большого священного камня Ак-Таш, — и ничего фантастического я не видел! Было очень красиво, солнечно, трепетно и вместе с тем очень обыденно.
Сказали, что наискось через реку Кора, приблизительно на высоте трех с половиной километров, стоит большая древняя крепость. Здесь, крепость? Скорей туда! Но в горах жара, снега тают, вода в Коре поднимается, и переправиться через реку нет никакой возможности.
Тогда Aлибаев сказал, что подальше в горах, возле одного аула, основателем которого он был, есть скала, сверху донизу исписанная древними письменами и рисунками. Мы сели на коней и отправились к этой скале вместе с Алибаевым, фотографом Махониным и казахским писателем Слановым.
К скале ведет проложенная среди камней дорога. По обоим сторонам дороги видны фундаменты столбов, на которых, быть может, стояли статуи. Но когда мы отыскали, наконец, скалу, оказалось, — как объяснил нам пастух, пасший невдалеке стадо овец, — что после землетрясения, происшедшего года два тому назад, со скалы осыпались все письмена и рисунки.
Благовонно дыша, качались высокие травы. Дикие голуби гулко ворковали в острых скалах, отточенных землетрясением. Алибаев смеялся, громко говорил, всплескивал руками, был доволен и даже счастлив. Наконец-то он привел нас к фантастической" скале! Для него ведь она все еще была покрыта письменами и рисунками. А у меня билось сердце, мне было грустно. Я не мог допустить и, однако, чувствовал, что между замыслом моего фантастического романа и возможностью его выполнения образовалась глубокая пропасть.
Вернувшись в Москву, я написал книгу очерков "Лето 1948 года". Спокойно и не спеша описывал я все замечательное, что видел в Казахстане и Средней Азии — день за днем, колхоз за колхозом, город за городом. А фантастическое не вмещалось, даже подкрепленные свидетельскими показаниями рассказы Алибаева казались мне чужеродными. Да и роман "Сокровища Александра Македонского" не двинулся дальше набросков.
Я был доволен своей книгой очерков и забыл о фантастическом романе. Казалось бы, чего еще желать? А меня томило недоумение, словно я, желая высказать самое потаенное, не выговорил и половины. Золотистые и прозрачные пейзажи Казахстана по-прежнему преследовали меня.
Мне теперь виделся 1913 год, предгорья Джунгарского Алатау, стада, аулы, быстрые горные реки, исчезающие в песках, казачьи станицы, пыльный и чудно широкий Семиреченский тракт, — и трое молодых людей, устало шагающих по этому бескрайнему тракту.
Зимой 1912 года в поисках работы я попал в Семипалатинск. Работы не нашлось, я затосковал, казалось, что я слаб, безволен. И вот, начитавшись приключенческих романов, я решил отправиться не более не менее как в Индию — искать воли и счастья!
Ко мне присоединились товарищи. Иногда среди нас появлялся мой отец.
Мы шли и шли.