И еще одна встреча.
Это случилось во время второй мировой войны, когда в апреле 1945 года армия генерал-полковника Цветаева форсировала Одер.
Мы остановились у моста через один из притоков Одера. Мост был каменный, местами сильно поврежденный бомбардировкой. Но все же пройти по нему было можно. Однако наше командование ввиду того, что противник пристрелялся, велело войскам покинуть мост и переходить через приток по лавам. Соорудили лавы, обыкновенные деревенские лавы в две доски. По одним лавам шли подкрепления на передовую, по другим- возвращались в тыл легкораненые.
Грохот и треск, был беспощадный. От моста летели кирпичи, поднималась пронырливая, едкая пыль, а в деревне за мостом что-то горело. У лав среди солдат произошло замешательство. Команды из-за грохота орудий я не слышал. Тогда я подошел ближе к лавам.
Высокий рыжий офицер, широко раскрыв глаза, — по-видимому, контуженный, — хватаясь то за голову, то за сердце, что-то кричал. Солдаты поглядывали на него и, должно быть, плохо понимали его. Тогда офицер замолчал, подумал и, протяжно дыша, сказал:
— Трудиться надо, товарищи, трудиться. В атаку! Коммунисты — через одного! Перестроиться!
Земля тяжело и яростно дрожала от взрывов. Серо-бурые воды реки надоедливо плескались в лавах. Солдаты перестроились: коммунист — беспартийный, коммунист — беспартийный, и один за другим, гуськом, двинулись по лавам. Навстречу им шли раненые. Солдаты, прищурив глаза, бледные, нервно покусывая губы, быстро взглянув, поворачивали головы к треску автоматов и пулеметов, который доносился из леса, с той стороны притока, Солдаты шли трудиться ради нашей отчизны.
".Многие встречи с многими тружениками — знаменитыми и не знаменитыми, великими и не великими, известными и не известными — учили и учат меня гибкому и грозному мужеству жизни.
ПАРТИЗАНСКИЕ
ПОВЕСТИ
ПАРТИЗАНЫ
I
Костлявый, худой, похожий на сушеную рыбу, подрядчик Емолин ходил по Онгедайскому базару и каждого встречного спрашивал:
— Кубдю не видали?
— Нету.
Наконец голубоглазый чалдон, навеселе по-видимому, затейливо улыбнулся и указал Емолину:
— Подле церкви Кубдя… гармошку покупат…, А тебе на что?
— Надо, — отрывисто ответил Емолин.
Чалдон подряд четыре раза икнул и отошел.
"Деньги есь… Гармошку кикиморе… Заломатся", — подумал Емолин и пожалел потраченные сутки на езду в Онгедай.
Емолина то и дело толкали.
К прилавкам совсем нельзя было подойти. Емолин хотел пробраться между торговыми рядами, образующими улицу, но тут гнали целые табуны лошадей и жалобно блеявших баранов. Пыль грязно-желтыми пятнами стлалась над тесовыми лавками.
— Жарынь! — сказал Емолин, вытирая вспотевшую жилистую шею.
Горло сушила духота, уши оглушал базарный шум, на прилавках резали глаза яркие пятна бязей, шелковых тканей, китайских сарпинок.
— В эку духоту-и неймется!.. Сшалел народ!..
Подле церкви толкотни было меньше. Здесь торговали горшками, и у возов слышался только тонкий звон посуды да возгласы торгующихся. Кубдя, в синей дабовой рубахе и в таких же коротких, но широких штанах, в рваных опорках на босу ногу, стоял у церковной ограды, рассматривая желтого глиняного петушка.
Высокий чалдон в сером азяме скучными глазами смотрел на покупателя.
— В день много работашь? — спрашивал Кубдя.
— Как придется.
— Полсотни, поди, так работашь?
Чалдон посмотрел на опорки покупателя и нехотя ответил:
— Бывает и полсотни.
— Видал ты его! — с уважением сказал Кубдя, кладя петушка обратно. — Ты бы, брат, бросил петухов-то делать…
— А что, ворон прикажешь?
— Не ворон, а хоть бы туеса березовые, примером: все выгодней.
— Сами знаем, что делать.
— Эх ты, лепетун!
Кубдя увидел Емолина и, указывая на чалдона, сказал:
— Возьми вот ево, лепетуна, — петухов делат.
— Всякому свое, — строго сказал Емолин. — А мне тебя, Кубдя, по делу надо.
Кубдя взял опять петушка, повертел его в руках и купил, не то чтоб для надобности, а показать Емолину, что он, Кубдя, в деньгах не нуждается.
— Ну, говори.
— Пойдем, по дороге скажу, — сказал Емолин.
Кубдя сунул петушка в карман и отправился за Емолиным.
— Ты каку работу исполняешь?
— Работы по нашему рукомеслу много.
— А все-таки?