— Да здравствует дон Фадрике!»[4]
Если вы, милые читатели, хотите знать, кто такой был дон Фадрике, вам следует прочесть «Бастарда де Молеона».
Я обещал сказать вам только одно: что представлял собой Мутон.
Теперь вам это известно.
Последуем же за новым персонажем, который нам встретился, понятия не имея о том, куда он нас заведет.
На железной дороге это называется «побочной линией», а применительно к поэме и роману — «вводным рассказом».
Создателем вводного рассказа был Ариосто.
Я хотел бы сказать вам, кто изобрел побочную линию.
К несчастью, я этого не знаю.
XII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ АВТОР ПОЗВОЛЯЕТ ПРЕДУГАДАТЬ РАЗВЯЗКУ
Только сейчас я сказал вам: «Теперь вам известно, что представлял собой Мутон».
Я ошибался: вы этого не знаете.
Вам знаком его внешний облик, это так; но что значит внешность!
Важен духовный облик.
Если бы для того чтобы понять людей, довольно было знать их внешне, то в таком случае, когда Сократ говорил своим ученикам: «Первое правило мудрости таково: познай самого себя», его ученикам достаточно было бы просто-напросто посмотреться в стальное зеркало; они увидели бы у себя рыжие или каштановые волосы, голубые или черные глаза, светлую или смуглую кожу, впалые или толстые щеки, тонкий или округлый стан, и, увидев все это, они познали бы себя!
Но Сократ своим знаменитым «γνωυι σεαυτόν»[5] хотел сказать совсем другое; он хотел сказать: «Сойди в глубину своей души, исследуй свою совесть и узнай, чего ты стоишь в нравственном отношении. Тело — всего лишь оболочка души, ножны меча».
До сих пор вы знали лишь оболочку Мутона, вы знали только ножны потомка Алана.
Да и знали вы их плохо.
Я показал вам Алана в золотом ошейнике, украшенном рубинами, с колокольчиком из того же металла; такая роскошь, как вы прекрасно понимаете, хороша для собаки королевского брата, но пес, принадлежащий романисту или драматургу, не имеет права на подобные знаки отличия.
Итак, у Мутона не было золотого ошейника, украшенного рубинами; у него не было даже железного, даже кожаного ошейника.
Внеся эту поправку, перейдем к характеру Мутона.
Его характер довольно трудно поддавался определению. На первый взгляд Мутон скорее внушал симпатию, нежели казался желчным и нервным сангвиником; он был медлителен в движениях и угрюм. Я попытался расспросить Шалламеля о прошлой жизни пса, но он удовольствовался тем, что ответил мне:
— Постарайтесь для начала, чтобы Мутон привязался к вам, и тогда вы увидите, на что он способен.
Это вызвало у меня некоторое недоверие к прошлому Мутона; но, к несчастью, недоверие как нельзя менее свойственно моему характеру; итак, я постарался привязать к себе Мутона.
С этой целью я откладывал для него кости за каждым завтраком и каждым обедом, а после еды сам относил их ему.
Мутон грыз свои кости со зверским и вместе с тем мрачным аппетитом; но все мои знаки внимания не заслужили для меня с его стороны хотя бы незначительной ласки.
По вечерам, отправляясь прогуляться по общеизвестной террасе в Сен-Жермене, я брал с собой Мутона, желая немного развеять его сплин; но, вместо того чтобы бегать и скакать подобно другим собакам, он плелся за мной, понурив голову и повесив хвост, словно собака бедняка, провожающая траурные дроги хозяина.
Однако стоило кому-нибудь заговорить со мной, как Мутон издавал глухое рычание.
— Ой, что это с вашим псом? — спрашивал мой собеседник.
— Не обращайте внимания: это он ко мне привыкает.
— Да; но, похоже, он не привыкает к другим людям.
Более опытные физиономисты прибавляли:
— Берегитесь! У этого малого нехороший взгляд.
Затем, если знание физиогномики сочеталось у них с осторожностью, они быстро удалялись, спросив:
— Как его зовут, вашего пса?
— Мутон.
— Ну ладно, прощайте, прощайте… Осторожнее с Мутоном!
Обернувшись, я говорил:
— Слышишь, Мутон, что о тебе сказали?
Но Мутон не отвечал.
Впрочем, за ту неделю, что он был моим сотрапезником, я ни разу не слышал, чтобы Мутон залаял.
Когда же вместо собеседника ко мне приближалась собака собеседника (вернее, она приближалась к Мутону с учтивым намерением по-собачьи с ним поздороваться), Мутон рычал на нее как на человека, но вслед за этим немедленно и стремительно щелкал зубами.
Если собака, против которой был направлен этот выпад, находилась в пределах досягаемости для Мутона — горе ей! Такая собака до конца своих дней оставалась хромой.