— Ох, просто мочи нет с тобой, Николашка! — вздыхал Гриша.
Ник взял привычку приставать к нему с вопросами. Не было такой вещи на свете, которою он не интересовался бы. И Гриша должен был давать на все ответы.
— Сколько всего людей на свете?
— Забыл.
— Ско-о-о-лько? — приставал Ник.
— В нашем государстве сто тридцать миллионов.
— Сто и тридцать миллионов! Хи-хи-хи! — радовался Ник. — А еще англичане, и немцы, и дикари, и людоеды!.. А сколько всего обезьян?
— Не знаю.
— Десять миллионов или миллион миллионов?
— Да ты рассуди: как их пересчитать? Они убегут.
— А их поймать.
— Не переловить.
— А как же дикарей считали? Они тоже убегут в лес.
— Дикаря можно позвать, а обезьяну как же?
— Хи-хи-хи! — заливался Ник. — А обезьяна-то и не поймет!
Такие разговоры доставляли Нику неописуемое наслаждение. Как и прежде, у детей не было никаких знакомых, кроме Дольниковых. Приходили товарищи Димы по гимназии, но он встретил так холодно, что они во второй раз не показались. Диме было довольно и своих.
Наступило лето. Стояли жаркие дни, тихие ночи. Надвинутся тучи, прогремит гром, прольется шумный веселый дождь, и опять ясно. Можно было даже забыть, что живешь в городе. Там далеко, по душным улицам стучат конки, про летки; каменные дома накаляются как печи; воздух тяжел, он насыщен запахом пыли, известки, грязи. Здесь же на улице — тишина, пыли нет. У каждого дома зеленеет сад, и по вечерам пахнет свежею листвою.
Мурочка глядит на голубей и думает: «Счастливые голуби! Они взлетят и увидят все сады и все, что там делается. Может-быть, и в других садах играют дети».
Как хотелось ей поскорее узнать, увидеть, как живут другие люди на свете!
Как скучно бывало ей! Так бы и умчалась она куда-нибудь далеко-далеко, как птица, окинула бы взором Божий мир, посмотрела бы на других людей, на других детей!
XVI
Беда
Мурочка уже вторую неделю жила в мезонине у Дольниковых.
Внизу были больные. Сначала заболело горло у Ника, на другое утро захворал и Дима. Приехал врач, осмотрел их, покачал головой, спросил: «Есть ли еще дети?» Сказали: «Одна девочка». — «Перевести ее куда-нибудь». Мурочка была уже в постели. Ее одели, не дали проститься с братьями, увели наверх. Кстати за брали все её вещи и скрипку. Наверху тоже все всполошились при виде таких поздних гостей. Но Мурочке хотелось спать, и она тут же уснула на диване у тети Лизы.
Утром она с удивлением увидела, что находится на новом месте. Кутик спал у неё в ногах, свернувшись клубочком.
У мальчиков был дифтерит. Всякие сношения с нижней квартирой были запрещены.
Особенно сильно болел Дима. Доктор, хмурый и озабоченный, сказал отцу:
— Младший-то ваш останется жив, ну, а за этого я не ручаюсь.
Какими-то путями дошли эти слова до мезонина. Мурочка всплеснула руками, зарыдала и бросилась на диван лицом вниз.
— Успокойся, Мурочка, — говорила Аня. Она бросила шить на машинке и села к девочке на диван. — Еще, Бог даст, выздоровеет.
— Аня, Аня! — говорила Мурочка. — А мы то… А я-то… как ссорилась с ним и как терпеть его не могла! Да, очень часто терпеть не могла! Вот! А теперь, если он умрет, даже прощенья нельзя попросить. И еще на той неделе мы подрались и я его при-би-и-ла…
— Да, — сказала Марья Васильевна. — У Димы крутой нрав, надо правду сказать, но и ты, Мурочка, бедовая! Вас не разберешь, кто зачинщик, а ссоры-то каждый день, каждый день! Вот мои росли, право, ничего такого не было. А у вас война постоянно.
«Он меня обижает», — подумала про себя Мурочка, но даже думать об этом было теперь грешно. Она поскорее оттолкнула воспоминание о прежних обидах и стала только жалеть, жалеть Диму.
Когда Гриша вечером пришел с урока, он в темной комнате подсел к Мурочке. Она ни за что не хотела идти туда, где у стола сидели все и работали при свете лампы.
Гриша подсел к ней и стал тихонько говорить:
— Знаете, Мурочка, у южных славян есть обычай: можно побрататься с чужим человеком. Например, был приятель, и вот мы с ним поменялись крестами и стали братьями и говорим друг другу «ты». Хотите, будемте тоже так? Вот у вас и будет лишний брат. Хотите?
Как мечтала Мурочка раньше о том, чтобы иметь такого брата! Но теперь она поняла, что это вместо Димы он хочет быть её братом. Значит, и он и все другие уверены, что Дима должен умереть!
Она помотала головой и снова уткнулась лицом в мокрый платок.
Но Гриша снял с шеи маленький крестик на черном старом шнурке и положил его в руку Мурочки.
— Ну, где твой крест, давай, сестричка, — сказал он.
Мурочка машинально вытащила из-за ворота тоненькую серебряную цепочку и подала ее Грише.
— Ай-ай! — сказал Гриша. — Какой я стал теперь богатый! Да ты, пожалуй, моего крестика и надеть не захочешь. Твой красивый, с эмалью, а мой-то совсем простой, на шнурочке.
Но Мурочка живо надела на себя Гришин крест и улыбнулась, почувствовав, как холодный крестик скользнул по её груди.
— Что же, значит, — брат и сестра? Поцелуемся.
Сначала было неловко говорить Грише «ты». Особенно при всех, но никто не обращал внимания на нее, и она была ужасно рада, и каждый раз краснела от удовольствия, называя своего нового брата «ты».
Медленно шло время. Все ждали, что-то будет.
Мурочка играла на скрипке, когда услышала за собою в передней голос Аннушки. Марья Васильевна быстро вскочила, выпроводила Аннушку в сени и стала с нею говорить через щелку в двери.
И Мурочка подбежала.
— Что, что, Аннушка?
— Ах ты, светик наш, Машенька, — сказала Аннушка всхлипывая. — Смиловалась Царица небесная. На поправку дело пошло.
— На поправку? — вскричала Мурочка и радостно засмеялась.
— Слава Богу! — проговорила Марья Васильевна.
— Что же, Аннушка, они встали?
— Куды! их и ноги почитай не держат. Лежат — и все тут. Да худые такие, желтые, как упокойнички.
— Уходи, уходи, Аннушка! — сказала Марья Васильевна. — Еще заразу занесешь.
Аннушка обиделась ужасно.
— И вы туды же! Кака така зараза? Божья воля — и все тут. Што я, поганая, прости Господи?
Но Марья Васильевна уже притворила дверь и защелкнула задвижку.
XVII
Вся прежняя жизнь рушится
«Пришла беда — отворяй ворота». Эта народная примета оправдалась в доме Тропининых.
После выздоровления мальчиков, когда врач позволил Мурочке вернуться домой, жизнь все как-то не налаживалась по-старому. Дима стал ходить в гимназию, младшие учились, как прежде, а в доме было тоскливо, как будто над всеми лежало тяжелое предчувствие нового несчастия.
Дождливая холодная осень глядела в окно, и все были пасмурны, как серое ненастное небо. Мурочка с сожалением вспоминала свою жизнь у Дольниковых. Дома на нее обращали мало внимания. Все были озабочены здоровьем мальчиков и в особенности Ника, который после болезни очень вырос, но стал слаб и хрупок, как осенний цветочек. От слабости с ним и случались обмороки. Отец тоже ходил мрачный. Он был, очевидно, занять неприятными мыслями и редко разговаривал с детьми.
Мурочка после болезни братьев старалась установить добрые отношения к ним; но Ник стал ужасно похож на Диму и обижал ее без зазрения совести. Никто не ценил того, что она старалась быть уступчивой и кроткой, а, напротив, кричали на нее и командовали ею.
Ник играл по целым дням в карты, и Мурочка должна была без конца сидеть и играть в «свои козыри». Она просила хоть переменить игру, предлагая «дурачки» и «носы»; Ник злился и колотил ее колодою карт, и они опять играли в «свои козыри».
С Димой дела шли не лучше.
На все уступки Мурочки он не обращал никакого внимания. Он грубо кричал на нее, а иногда давал ей подзатыльник. Обыкновенно он играл с Ником в карты или же столярничал у себя и раздражался, когда ему мешали.