Лиза Шарпантье, которая у «Сувенирчика» бегала по столам и лавкам и, сияя от удовольствия, разбирала самые трудные предложения и всегда тянулась изо всех сил с поднятой высоко рукою, чтоб он только заметил ее, только вызвал, у Андрея Андреевича была тише воды, ниже травы. Даже соображение у неё ослабевало, только оттого, что нужно было думать о неподвижности и, Боже сохрани, как-нибудь не нашалить нечаянно. Она вся точно съеживалась и бледнела на его уроках.
— У него в ниточку высохнешь, — жалобно говорила она.
И вот, на злополучной репетиции, Лиза вдруг, неожиданно для себя, рассмеялась, — сейчас же была вызвана к доске и растерялась совершенно, до слез…
— Сколько будет один да один? — спросил, наконец, Андрей Андреич.
— Два, — промолвила Лиза упавшим голосом.
— Значить, вам два. Садитесь.
Валентина, нахмуря брови, смотрела, как плелась назад бедная «мартышка». Мадам Шарпантье была строга, и Лизу ждал жестокий на гоняй. Вот отчего она так плакала.
В это время Софронович обернулась и насмешливо покачала головой. И Костырина вслед за нею тоже обернулась и сделала гримасу.
Андрей Андреич немедленно вызвал Софронович. Она вначале спуталась, но быстро вспомнила, в чем дело, и решила задачу.
— Садитесь! — сказал Андрей Андреич. И так как она с любопытством заглянула в журнал, он прибавил снисходительно. — Четыре.
— Садись дерево на дерево, — ясно разнесся по всему классу громкий шепот Валентины. Все слышали и осторожно улыбнулись, а учитель покраснел, нахмурил брови и сейчас же вы звал Величко старшую.
Валентина ответила блестяще. Андрей Андреич в наказание не поставил ей заслуженной пятерки, а только милостиво промолвил:
— Достаточно!
Она с видом победительницы вернулась на свое место. Восьмиклассница тихонько погрозила ей пальцем, но сама не сочувствовала Софронович и решила оставить дело без последствий.
После урока Костырина пошепталась с Софронович и пошла объясняться. Квартет сбился в кучку и готов был отразить нападение.
— Объясните, что вы хотели сказать? — спросила Костырина.
— Только то, что все слышали.
— Сама сидит в классе второй год, а делает замечания, — пренебрежительно кинула Костырина.
— Довольно с нас и «семи мудрецов», — ответила Валентина.
Восьмиклассница утешала Лизу, которая все еще плакала. Двойка Андрея Андреевича была так же незыблима, как законы математики, и просить его смягчиться было бесполезно. И действительно, досталось Лизе от матери в тот же день, и долго помнила она злополучную задачу!
Другой случай был опять с нею. У Костыриной на столе лежала книжка в розовой обложке, с заманчивым и непонятным заглавием: «Король Лир». Она нарочно выложила ее на стол, чтобы все видели.
Лиза, проходя, задела ее и уронила.
— Извините! — сказала она, поднимая книгу.
— Дайте! — резко заметила Костырина. — Это не для вас.
— Почему вы так думаете? — возразила Лиза. — Я эту книгу уж давно читала.
Она сказала неправду. Не оттого, что ей хотелось солгать, а из чувства противоречия, нечаянно сорвалось это у неё с языка; и сейчас же ей показалось, что она вправду читала когда-то такую книгу.
Андриевская небрежно усмехнулась, а Софронович сказала:
— Читали?!. Ну-ка, скажите, о чем в ней написано?
— О чем? — храбро сказала Лиза, не подозревая западни. — То есть, о ком? Извольте, я скажу. Тут такой богатый король, у которого много лир, золотых лир…
Дружный смех раздался с первой скамейки. Лиза покраснела, высунула язык и убежала.
Валентина не здоровалась с «врагами» и вечно язвила их. Раз она спросила во всеуслышание у Авенира Федоровича, хорош ли, действительно, писатель Костырин, и можно ли его сравнить, с Пушкиным.
Авенир Федорович смутился, но должен был ответить, что до Пушкина ему далеко, и что пишет он совсем другое.
Костырина страшно покраснела и даже не оглянулась. Мурочке такая выходка не понравилась, и она сказала после урока:
— Зачем ты ее так обидела? Она любит отца. Мне нравится, что она им гордится. Что же, если он и не такой, как Пушкин?
— Ну, ты вечно с деликатностью! — возразила нетерпеливо Валентина. — Стоит ли она того, чтоб ее жалеть? Язык, как бритва. Противная хвастунья! Все они там одна другой лучше. Уж и Грачева начинает подпускать шпильки. Ну, да увидим, — рано обрадовались. До булавы треба головы.
VII
Повальная болезнь
Мурочка стоит с Лизой Шарпантье у стены рекреационной залы и играет в мяч.
Она, как и все, увлекается этой игрой и теперь оказывается самой рьяной во всем классе.
— Положительно повальная болезнь! — говорят, смеясь, учителя и учительницы.
Евгения Саввишна вызывает Лизу к карте Азии отвечать урок, а та и не слышит. Сидит и думает: «На чем я давеча остановилась? Кажется, на большой масленице».
Потому что они играют по всем правилам искусства.
Есть у них большой и малый «гвоздь», есть «галка», есть «свечка», есть большая и малая «масленица», да разве перечтешь все фигуры? А «вертушка», а «туалет»?..
Проделав все эти хитрости, нужно еще на стоящему, заправскому игроку пройти через все «классы»: играть обеими руками, потом одной рукой, потом стоя на одной ноге.
Сначала безумство это охватило Валентину, и она, несмотря на свою хохлацкую лень, и в гимназии и в общежитии, играла с утра до вечера. Наконец мадам Шарпантье отняла у неё мяч, потому что она совершенно забросила уроки; тогда она выдумала играть своей туфлей и играла ею с таким же азартом, как в настоящий мяч. Но потом она вдруг остыла и играла, когда к ней очень приставали. Но её увлеченье оказалось заразительным, как насморк, и весь класс был им обуян, в большей или меньшей степени.
Мурочка любила состязаться с Лизой, и они даже подружились из-за этого. Лиза и Валентина расшевелили приунывшую Мурочку, и она стала почти такая, какая была дома. Ей ничего не стоило перелезать через столы и бегать по скамейкам; и вспыльчива она была на старый лад; главное же, перестала бояться учителей и учительниц, кроме строгого Андрея Андреича.
Главной причиною такой перемены было то, что Мурочка вскоре оказалась одной из лучших учениц, уже не говоря о том, что она так же хорошо знала языки, как Андриевская. Авенир Федорович относился к ней так же благосклонно, как к Лизе, и даже редко беспокоил; потому что она писала без ошибок и могла бы поступить даже в третий класс.
Мурочка привыкла к жизни в общежитии и к шумной гимназии. Она чувствовала себя несчастной тогда, когда около неё не было человека, который мог бы ее приласкать и утешить. Тогда ее обуревала тоска, она бродила унылая, становилась раздражительна и охладевала к любимым занятиям. Ей, выросшей без матери, нужна была ласка, как солнечный луч зеленому растению.
Но стоило судьбе послать ей кого-нибудь, кто бы ее согрел и приголубил, — милую няню, Гришу и Аню Дольниковых, Доротею Васильевну, — как она становилась весела, резва, деятельна, и в душе её водворялось спокойствие.
Так случилось и этот раз.
Доротея Васильевна была добра и заботлива; как родная мать, и Мурочка знала, что есть перед кем и горе выплакать и поделиться тем, что на сердце.
Но, слава Богу, горя никакого не было, письма от отца и Агнесы Петровны приходили часто и были веселы, и Мурочка жила себе от лично.
Новые чувства узнала она. С «квартетом» связывали ее уже тесные дружеские отношения, и она гордилась своими подругами. Не зная еще, которую из них предпочесть, она любила всех одинаково и стояла за них, как за себя. Чувство чести и сознание своей тесной связи с ними иногда становилось так ярко, что Мурочка рада была повоевать, заступиться за своих и бросить в неприятеля метким словечком. Она была уже не одна в классе; она была членом маленького кружка, где все друг друга любили и защищали, все знали хорошо друг друга, потому что все жили под одной крышей и виделись с утра до позднего вечера.