Поезд умчался. На станции тихо, кругом — тишина… Они выходят на крыльцо. Тут стоит тройка, лошади звенят бубенцами, потряхивая головой. Евстигней увязывает вещи с помощью паренька, и вот уже тройка караковых лошадок мчит их по твердой, промерз шей дороге, и Мурочку с непривычки ужасно толкает и подбрасывает во все стороны. Дядя замечает, что ей плохо. Евстигней останавливает лошадей, из ремня вынимают подушки и обкладывают ими тощую городскую барышню.
— Эй, вы, голубчики!
Зато воздух-то какой! Солнце то выглянет, то спрячется за тучу. Шумит серый надувшийся ручей, и ветер гуляет по открытому полю. Мурочка улыбается, но вся закоченела, и нос у неё стал синий.
— Ты не замерзла?
— Ничего.
Ей ужасно совестно признаться, но дядя догадывается развернуть плед и укутывает ее с головы до ног.
Холодно в поле. Снег уже почти сошел, дорога подмерзла; только в лесу, вдоль которого они едут, еще виден посеревший, раскисший снежок.
Потом переправа через реку, вздувшуюся от половодья, страшную и быструю; Мурочка зажмурила глаза и боится взглянуть, голова кружится, — кажется, что вода уносит их. Но вот они уже на другом берегу, и лошадки пустились во весь дух, чтобы согреться.
Опять поля, деревеньки, леса и поля…
Четыре часа езды по промерзлой дороге дают-таки знать о себе. У Мурочки с непривычки уже болела голова от железнодорожного стука и тряски; теперь, несмотря на по душки, ее всю растрясло и разбило, она точно отупела вся и даже перестала смотреть по сторонам. Она съежилась и застыла под своим пледом.
А между тем небо совсем прояснилось, солнце медленно закатилось; загорелась заря, и над голыми вершинами леса справа выплыл круглый белый месяц.
Мурочка и не заметила, как, проехав лес, они очутились в селе, миновали церковь и за вернули влево. Какие-то строения мелькнули с той и с другой стороны, какой-то паренек в красной рубахе отворил ворота во двор, — и тарантас подкатил к крыльцу низенького, с маленьким мезонином, дома, точно гриб, вросшего в землю.
Позади дома виднелись голые деревья сада, а над ними как раз остановился, полный месяц, уже серебристый, яркий, на розовом фоне зари.
Из дому выбежала пожилая женщина в кацавейке и помогла Мурочке выйти из тарантаса. Она едва держалась на озябших, онемевших от толчков ногах.
И вот дядя уже ведет ее на крылечко и говорить:
— Добро пожаловать! Они входят в переднюю, где ждет их вся семья. Белокурая молодая девушка и высокий студент бросаются к отцу, здороваются. Надежда Ивановна обнимает Мурочку и восклицает:
— Да ты ее совсем заморозил! Двое маленьких ребят смотрят во все глаза на Мурочку, и вдруг мальчик бросается на студента, который стоит, заложив руки в карманы, и хохочет.
— Зачем обманул?! — кричит мальчуган и лезет драться.
— Что такое? — спрашивает отец, заранее готовый смеяться шутке сына.
— Первое апреля! — смеется молодая девушка (это и есть Женя).
— Да что, скажите?
— Он нам говорил, — что она египтянка черная, совсем черная, как арап, — жалуется Ваня, глядя с упреком на белое лицо Мурочки.
— Как же не египтянка, ведь ты — Мария египетская? — говорит Роман.
— Да.
— Видишь? разве я обманывал?
— Так ведь сегодня твои именины? — восклицает Надежда Ивановна.
Мурочка, краснея, говорит:
— Именины и день рожденья, все вместе.
Женя уводить Мурочку наверх. В доме так просто и по-деревенски уютно. По узкой лесенке они поднимаются в мезонин и входят в небольшую комнатку, где Женя уже все приготовила для своей двоюродной сестры.
XXIII
Женя
Мурочка отогрелась, отдохнула и немножко пришла в себя.
Дверь комнаты заперта на крючок. Обе сестры укладываются спать. Старомодная лампа под зеленым колпаком стоит на столе у окна и освещает комнату: белые с цветочками обои, две железные кровати, простые стулья и стол, очевидно, работы деревенского столяра, полку с книгами и крошечный туалетный стол в белой кисейной юбочке, с зеркалом.
Мурочка, полураздетая, в нижней коротенькой юбке, нагнулась над своей корзиной и вынимает оттуда белье. Её темная коса свесилась на бок до земли, щеки пылают, обожженные резким воздухом. Женя расчесывает свои длинные белокурые волосы и заплетает их в косу.
Надежда Ивановна хотела тебя поместить внизу в столовой, а я придумала здесь. Тут уже все прибрали к праздникам, и вообще приятнее иметь свой угол. Хотя тесновато, пожалуй.
— Конечно, здесь лучше! — восклицает Мурочка. — Мы точно в тереме здесь, право.
— Ты знаешь, Надежда Ивановна жила у нас раньше учительницей, а потом папа женился на ней. Мы все зовем ее мамой. Я ужас но ее люблю. Она такая сердечная и отзывчивая. А главное — всегда во всем ищет справедливости. Я вообще думаю, что самое главное. — чтоб у человека была чуткая совесть… А ты?
— Да, да, — спешит поддержать ее Мурочка, — Я всегда так думала и спорила, только не умела так ясно сказать.
— Когда тетя Варя так воевала с нею…
Мурочка вскакивает.
— Как и у вас была тетя Варя?!
— Ну да, она самая… Когда папа женился, она так рассердилась, что уехала.
— И потом жила у нас!.. вот как оно было!
В памяти её вдруг воскресают далекие, туманные дни раннего детства, когда она вся как бы съежилась и застыла под холодным владычеством тети Вари.
— Чего, чего только не было, — продолжает Женя, которой ужасно хочется рассказать все про себя. Разве можно их сравнить! Тетя Варя — деспот, ей дела нет до людей, она все по-своему хочет повернуть, а себя считает непогрешимой.
______Мурочка внезапно краснеет и отворачивается к окошку, как будто ищет чего-то… Не теми ли самыми словами корили ее недавно Люся и Флора? Неужели она, в самом деле, будет вторая тетя Варя?.. «Господи, дай мне покорить себя!»
А Женя продолжает:
— Мама такая добрая и самоотверженная, она всю нашу семью согрела, после того, как тетя Варя всех нас заморозила… Право!
Обе девушки смеются.
— И папа стал добрее и веселее, — одним словом, теперь лучше нашего дома, кажется, не найдешь. И когда я из гимназии домой пишу, так всегда ей, а не папе. И она мне много пишет. Даже Роман, заметь, как он ее уважает.
Мурочка, которая уже умывается и полощется в уголке за печкою, отвечает:
— Это правда. Я всегда смущаюсь у чужих, так боюсь сказать что-нибудь глупое и сделать, что осудят… А у вас с первой минуты мне стало хорошо. Мне тоже ужасно понравилась Надежда Ивановна, она такая хлопотунья.
— Может быть, ты совсем останешься у нас? Осенью перейдешь в мою гимназию, чтобы поближе быть, — говорит Женя.
Но Мурочка вспыхивает, и глаза её от страха делаются еще больше.
— Как можно! Я ни за что не брошу моей гимназии! Ты не знаешь, как у нас все от лично, и учителя, и все…
В эту минуту раздается осторожный стук в дверь.
— Кто там?
— Можно на минутку? — слышится тихий голос Надежды Ивановны.
Женя в чулках подбегает к двери и снимает крючок.
— Своих малышей уложила, уснули, наконец, неугомонные, — говорить Надежда Ивановна, глядя с улыбкой на Мурочку. — Слышу, вы тут разговариваете, зашла поболтать. Впрочем, мы с тобою, Евгеша, страшные эгоистки. Смотри, до чего у неё измученное лицо. Она, бедняжка еще и не опомнилась с дороги. Да хорошо ли ты постель устроила?.. Нет, нет, не удерживайте, я ухожу, ложитесь поскорее. Еще наговоримся.
Она выходит своей легкой походкой, и скоро в маленькой белой комнате воцаряется тишина. Слышно только ровное дыхание молоденьких девушек, которые крепко спят, в то время как яркий месяц смотрит с чистого ночного неба в комнату и сквозь кисейные занавески окна рисует на полу причудливые голубые узоры.