— Мурочка, иди, — крикнул Ник, подбежав со двора к зеленой решетке сада, — в палочку украдену играть!
Мурочка с сожалением стряхнула с себя свои мечты и побежала к братьям. Через пять минут она уже убегала со звонким смехом от Гриши.
Кто был Гриша?
На новых местах появились и новые люди. Когда Николай Степанович купил дом, в мезонине жила семья, состоявшая из пяти человек. Квартиранты были люди бедные. У них было всего три небольших комнаты. Крыльцо их находилось рядом с крыльцом кухни. Аннушка, как водится, первая познакомилась с жильцами, узнала всю подноготную и рассказала Мурочке.
И так узнали, что наверху живут Дольниковы. Дольникова была Марья Васильевна, у нее — две дочери и сын, а сестра её Елизавета Васильевна была Петрова, незамужняя, девица. Она служила на телеграфе, уходила рано утром и возвращалась домой под вечер. Кажется, весь день её не было, а любили ее все страшно. Придет тетя Лиза домой, — ей все, все до мелочи расскажут, что было. Тетя Лиза, несмотря на свои труды, была всегда бодрая и ласковая и баловала племянниц постоянными подарками. То сладкого чего принесет, то купит ленточку или кушак. Марья Васильевна занималась хозяйством и брала шить белье. Ей помогала в работе старшая дочь Аня, которой шел девятнадцатый год. Младшая училась в семинарии, а когда приходила домой, тоже помогала шить. Потом был сын Гриша, гимназист пятого класса. Единственный мужчина в семье, он после смерти отца стал считать себя главою дома. Он тоже много работал, учился сам, давал уроки и возвращался домой вечером.
Мать и сестры уже ждали его, уже посматривали на часы, уже накрывали на стол, завари вали чай. За чаем заставала их всех тетя Лиза, и ради этого веселого, мирного часа, ради этой дружеской, теплой беседы можно было весь день проработать и не прийти в отчаяние, не упасть духом.
Гриша, сам усталый, замечал, какие бледные, утомленные лица у всех его домашних, и хмурились его темные брови, и глаза смотрели озабоченно.
Он рассказывал про свой день в гимназии и на уроке, рассказывал, что говорили учителя в классе, а потом пускался мечтать вслух о том, как они все будут жить, когда он кончит гимназию и университет.
Леля тоже начинала мечтать, как она достанет место учительницы, и тогда поднимались споры о том, кто же с кем будет жить. Ведь Леля, по всей вероятности, получит место в селе.
— Мамочка, ты будешь со мной, — говорит Леля. — Как же: мать, и вдруг бросить дочь одну на свете!
— А как же я? — говорил Гриша. — Университет здесь, значит, здесь надо и оставаться.
Тогда Марья Васильевна вступалась и разрешала спор.
— Зачем нам делиться и жить на два дома? Дороже выйдет. Грише в городе надо и тете Лизе, значить, их двое. А тебе, Леля, как кончишь, уж лучше подождать с местом, пока не выйдет здесь.
Они все любили свою тихую, простую улицу, большой двор, где жили с той самой поры, когда над ними грянула грозная беда — умер отец.
Они потревожились, когда узнали, что хозяин продает дом какому-то Тропинину. Что будет, если новый хозяин попросит их выехать? Но все обошлось благополучно. Тропинины переехали; Николай Степаныч оставил все по-старому, был очень ласков с Марьей Васильевной и сказал, что сына своего Дмитрия переведет с осени в ту же ближайшую гимназию, где учится и её сын.
Дима с первых же дней страшно обрадовался: у него будет товарищ да еще какой! Гриша Дольников был высокого роста, лицо у него было выразительное, глаза большие и темные. Он совсем не был похож на Диминых товарищей в старой гимназии. Драться… «жать масло»… — он только презрительно пожимал плечами. Вот силу и ловкость, развивать — это другое дело.
— Ну-ка, подбрось! — кричал он, ловко закидывая мяч лаптою да с такой силой, с такой удалью, что Диме оставалось только завидовать и восхищаться им наперекор своему желанию.
И с этих пор зеленый двор стал их ареной, где они (и даже Ник), как древние спартанцы, упражняли свою силу, ловкость руки и меткость глаза.
Игра была бодрая, разумная и живая.
Мурочка оказалась в единственном числе, и Дима, в сознании своего превосходства, отстранил ее от игр.
— Тут девчонкам не место.
Гриша как-то узнал про это.
— Как? Почему не место? И женщина должна развивать свои силы. Mens sana… ты разве не знаешь?
— Еще бы, конечно, — сказал, вспыхнув Дима. — Здоровый дух в здоровом теле.
— И спартанки тоже упражнялись в беге и в метании диска, — сказал Гриша.
— Эй, Мурка, хочешь, так иди! — крикнул Дима.
Оказалось, что Леля и даже Аня раньше играли в городки, а теперь стесняются. Гриша поговорил с Димой, и оба они раз в воскресенье поднялись наверх и торжественно пригласили молодых девушек на большую игру в городки.
На дворе было замечательно весело.
Потом Дима у знал, что Гриша положил себе основою жизни чувство чести.
— Ты говоришь, что потихоньку от немки колотишь Ника. Разве ты не понимаешь, что это бесчестно?
Дима вспыхнул, как рак.
— Удивляюсь, как не понимать! — продолжал Гриша. — Ведь это значит, что ты не умен. Моя честь велит мне быть всегда одинаковым, и при людях и без людей. Что я делаю открыто, то я делаю и тогда, когда остаюсь один. Я краснел бы за себя…
Дима густо покраснел.
— Я краснел бы за себя, если бы знал за собой такой поступок, про который не могу рассказать всем, кого я уважаю: матери, сестрам, тетке… А ты, ты не думал еще об этом? — спросил он, строго сдвинув брови.
Дима что-то пробормотал.
— Да сколько тебе лет?
— Тринадцать… то-есть скоро тринадцать. Я хочу быть честным, открытым, справедливым. Я хочу сам себя уважать и хочу, чтоб меня уважали хорошие люди. Я хочу быть хорошим, а не подлецом. Мне противна трусость, ложь, противно, если кто делает исподтишка, если кто груб и хвастлив. Мне это противно! Понимаешь?
После такой страстной, горячей речи Гриша стал точно холоднее с Димой. Может-быть, это была случайность, но Дима вообразил, что Гриша узнал про него, и никогда не испытанный стыд за себя охватил его.
Вечером, ложась спать, Дима терзался мыслью о том, как бы заслужить расположение Гриши, что бы такое сделать, какой подвиг совершить бы, чтобы показать всем, какой он стал от крытый, честный человек. Но Гриша как-то нехотя поддавался на все ухаживания Димы и раз сказал ему:
— Дмитрий (Дима даже покраснел от радости), брось все это! Когда ты станешь другой со своими и вообще, тогда мы поговорим.
А к Мурочке Гриша относился с рыцарской вежливостью, никогда не смеялся над её промахами в игре.
X
Дима
Белый, рыхлый снег запушил тихие улицы, дома, сады.
У Тропининых в новом доме жилось всем хорошо. Агнеса Петровна учила Мурочку и Ника, Тетя Варя занималась с ними музыкой. Дима в новой гимназии значительно переменился к лучшему, но все еще далеко ему было до Гриши Дольникова. Гриша, имея своих товарищей, взрослых юношей, мало обращал внимания на Диму, и только дома они водили дружбу.
Теперь, зимою, главное место их игр было все то же. На дворе, занесенном снегом, Николай Степанович выстроил к общему восхищению ледяную гору. Как только кончалось ученье в гимназии, у горы собиралась шумная толпа. Приходили свои, приходили и мало знакомые Диме гимназисты. Салазки так и мелькали вниз по горе и с шумом летели к забору; а потом мальчики опять карабкались вверх по лестнице и ждали своей очереди, шумели, кричали и смеялись.
Можно себе вообразить, как задирал нос Дима, представляя из себя счастливого владельца и ледяной горы. Когда в гимназии незнакомые мальчики просили позволения прийти покататься, он всегда давал согласие; но не из доброты, а просто потому, что ему приятно было похвастаться своей горой.
Каталась и Мурочка, катались и девицы из мезонина, приходила иногда Агнеса Петровна, и ее с торжеством скатывали вниз на самых лучших салазках.