18. Предшественники Эзопа
Первые басни о животных
Греки и римляне считали родоначальником жанра басен о животных старца Эзопа, жившего в Малой Азии в VI столетии до н. э. Однако сегодня мы знаем, что по крайней мере часть басен, приписываемых Эзопу, была известна людям задолго до него. Во всяком случае, басни о животных типа «Эзоповых басен» появились в Шумере на тысячу с лишним лет раньше.
Животные, как и следовало ожидать, играли значительную роль в шумерской назидательной литературе. За последние годы Э. Гордон собрал и перевел общим счетом 295 пословиц и басен, в которых фигурируют 64 вида различных представителей животного мира — млекопитающих, птиц и низших классов животных вплоть до насекомых. Изученный материал позволяет сделать любопытные выводы относительно того, какие животные были наиболее популярны. Чаще всего в шумерской литературе упоминается собака (в 83 пословицах и баснях). На втором месте — крупный домашний скот, далее — осел, лисица, свинья и лишь после них — домашняя овца. За овцой следуют лев и дикий бык (ныне исчезнувшая порода Bos primigenius), затем — домашний козел, волк и т. д.
Ниже я привожу некоторые предварительные переводы наиболее сохранившихся и понятных шумерских басен, выполненные Гордоном. В них фигурируют самые различные животные — от собаки до обезьяны.
Жадность собак иллюстрируется следующими двумя короткими баснями:
«1. Осел плыл по реке; собака не отставала от него и приговаривала: „Когда же он вылезет на берег, чтобы его можно было съесть?“
2. Собака пришла на пир, однако увидев оставшиеся кости, удалилась, сказав себе: „Там, куда я сейчас пойду, для меня найдется больше поживы“».
Однако одно из прекраснейших выражений материнских чувств тоже вложено в уста собаки в другой басне:
«Сука говорила с гордостью: „Мне неважно, какие щенки у меня, рыжие или пятнистые, — я все равно их люблю!“»
Что касается волка, то шумеры, если судить по наиболее хорошо сохранившимся басням, в которых он фигурирует, считали его воплощением кровожадности и коварства. В одной из басен, текст которой, к сожалению, немного поврежден в двух местах, рассказывается о том, как стая из десяти волков утащила несколько, видимо десять, овец, и о том, как один волк, прибегнув к нехитрой софистике, одурачил своих товарищей: «Девять волков и десятый с ними зарезали несколько овец. Десятый волк был жаден и не… (на табличке повреждены одно или два слова). Когда он коварно…. (повреждены одно или два слова), он сказал: „Я разделю ее (добычу) для вас! Вас девять, так пусть одна овца будет вашей общей долей. А я один, так пусть мне достанется девять овец, — это будет моя доля!“»
Из всех диких зверей наиболее ясно и определенно очерчен в шумерских баснях характер лисицы. О ней говорится как о животном чванливом и тщеславном, которое постоянно, на словах и всем своим поведением, стремится преувеличить свое значение. В то же время — это трусливый зверь, способный лишь хвастаться. Вот, например, несколько басен о лисице: «Лиса наступила дикому быку на копыто и спрашивает: „Тебе не очень больно?“»
Или еще: «Лиса не сумела построить себе дом, а потому пришла в дом друга, как завоеватель».
Вот другой пример: «Лиса несла палку (и спрашивала): „Кого бы мне стукнуть?“
Лиса несла официальный документ (и спрашивала): „Чего бы мне потребовать?“»
Или еще: «Лиса скрежещет зубами, но голова у нее трясется».
А вот две самые длинные басни про лису, которые особенно ярко иллюстрируют самомнение и трусость этого персонажа. Обе басни довольно запутаны и обрываются, не доходя до конца, но в целом их смысл и мораль вполне ясны: «Лис сказал своей жене: „Идем со мной! Давай изгрызем город Урук, словно это лук-порей у нас под зубами! Мы будем попирать город Куллаб, словно это башмак у нас под ногами!“ Но не успели они подойти и на 600 гаров к городу (примерно три километра), как собаки зарычали на них: „Геме-Туммаль! Геме-Туммаль! (По-видимому, так звали жену лиса). Иди домой! Ступай прочь!“ — так угрожающе рычали они из города».
Нетрудно понять, что лис и его жена тотчас последовали этому совету и вернулись восвояси.
Вторая басня про лису включает мотив, много позднее использованный Эзопом в басне «Крысы и ласки», хотя в ней и не упоминается лиса: «Лиса потребовала у бога Энлиля рога дикого быка, (и вот) ей были даны рога дикого быка. Но поднялся ветер, полил дождь, а лиса (из-за рогов) не могла укрыться в свою нору. Под утро, когда холодный северный ветер, грозовые тучи и ливень обрушились (?) на лису, она сказала: „Как только рассветет“…»
К сожалению, конец басни отсутствует, но, по-видимому, лиса намеревается снова обратиться к Энлилю, умоляя избавить ее от рогов дикого быка.
Хотя лисица шумерских басен и не походит на умное, ловкое животное, каким она предстает перед нами
в европейском фольклоре, она имеет немало общего с лисой из некоторых басен Эзопа (взять хотя бы басню «Лиса и виноград»). Следует также отметить, что до нас дошли, — к сожалению, в весьма плохом состоянии, — фрагменты двух басен, в которых лиса появляется рядом с вороном или вороной, то есть в том же сочетании, что и в баснях Эзопа.
Медведя мы встречаем лишь в двух шумерских баснях; в одной из них, видимо, идет речь о его зимней спячке.
Но если о медведе нам почти нечего сказать, то о мангусте можно найти в пословицах и поговорках немало любопытных сведений. В Древней Месопотамии, как и в современном Ираке, держали ручных мангуст для борьбы с крысами. Шумеры, видимо, подметили и оценили смелость, с какой мангуста бросается на свою добычу в отличие от кошки, которая долго и терпеливо поджидает удобного мгновения, чтобы выпустить когти. Это нашло выражение в такой поговорке:
С другой стороны, от мангуст было трудно уберечь какую-либо пищу или алкогольные напитки, и хозяевам приходилось мириться с этими пороками своих любимиц. Шумеры говорили не без горечи:
Впрочем, в другой пословице домашняя мангуста забавляет своих хозяев благодаря своему «извращенному вкусу»: «Моя мангуста ест только тухлятину, а ради пива или топленого масла и не пошевелится».
В одной из пословиц как будто встречается упоминание о гиене, но смысл его недостаточно ясен.
Что касается кошки, то она фигурирует в шумерской литературе лишь в виде исключения. Об одном случае уже шла речь (пословица о кошке и мангусте). Во втором случае корова, которая повсюду следует за носильщиком корзин, сравнивается с кошкой.
Лев, согласно пословицам и басням, обитал в местностях, заросших деревьями и тростником. Впрочем, в двух баснях, — текст одной из них сильно поврежден, а в другой неясен смысл, — лев почему-то оказывается в открытой степи. Раз для льва заросли — удобное укрытие, то человек должен сам остерегаться льва и для этого изучать его повадки.
Так, в одной пословице говорится: «О лев, густые заросли — твой союзник!»
А в другой: «Лев и в зарослях не съест человека, который его знает!»
Последнее изречение невольно напоминает историю об Андрокле и льве.
Другая сильно поврежденная табличка сохранила нам обрывки басни про льва, попавшего в западню, и про лису. В большинстве басен лев предстает главным образом как могучий хищник, добычей которого становятся овцы, козы и «свиньи зарослей» (видимо, дикие свиньи).