Спору нет, непосвященный читатель перевода без сопротивления примет все упомянутые выражения, отходящие от духа и буквы подлинника. Напротив, в случае, если б переводчик держался ближе к источнику, читатель мог бы испытать удивление, которое вызывается разительным несоответствием средневекового и современного восприятия многих явлений. Но весь вопрос в том-то и состоит: должно ли быть устранено это реальное расхождение в мировосприятии, в отношении к слову и жесту, в эстетике? Или же его необходимо сохранить в переводе, вообще при новой интерпретации старинного текста? Оттолкнет читателя бережное сохранение всех этих «странностей» или же, напротив, привлечет к себе его внимание и вызовет дополнительный интерес? Разве не в раскрытии неповторимости, непохожести жизни людей далекой эпохи, не в отличии их культуры от нашей собственной заключается главная привлекательность эпических творений древности и Средневековья?!
Поведение рыцаря диктуется прежде всего и главным образом центральной категорией феодальной этики, каковой была «честь». Честь стоит превыше всего — жизни, богатства, человеческих привязанностей. Она — «категорический императив» рыцарского образа жизни. В «Песни о нибелунгах» это понятие постоянно присутствует. Понятие чести (êre) — одно из самых употребительных в поэме, оно равно охватывает и внутреннее состояние знатного человека, и внешние проявления его благородства, выражаясь в его поведении, речах, в его облике, осанке, одежде, вооружении. На поддержание рыцарской чести ориентирован весь феодальный этикет. Честь одинаково высоко ценится как мужчинами, так и женщинами знатного рода, хотя содержание ее для тех и других, разумеется, не одинаково.
В VI авентюре Кримхильда, прощаясь с Гунтером, который отправляется в свадебную поездку в Исландию, просит сопровождающего его Зигфрида поберечь ее брата. В переводе Ю.Б. Корнеева это выражено такими словами: «Зигфрид, вам поручаю я / Того, кто мне дороже, чем жизнь и честь моя» (строфа 374). Вполне можно допустить, что благополучие брата Кримхильда ставила выше своей собственной жизни, но отнюдь не чести! Смотрю в оригинал: приведенное выражение, естественно, там отсутствует.
Тринадцать лет Кримхильда прожила замужем за Этцелем и все вспоминала «великую честь, какая оказывалась ей в стране нибелунгов» (строфа 1392). Жизненное счастье осмысливается в рыцарской эпопее в категориях феодальной этики, и потому мне трудно считать удачным перевод этого места Корнеевым: «Не раз ей вспоминалась былая жизнь ее / И в крае нибелунгов счастливое житье…» Здесь мы опять сталкиваемся с существенным ослаблением переводчиком специфики средневековой мысли[68].
По приглашению побуждаемого Кримхильдой Этцеля бургундские короли едут в его державу. Епископ Шпейерский, предчувствуя, что их визит не кончится благополучно, говорит: «Пусть наших родичей Господь не даст врагам сгубить» (строфа 1508). Но так в переводе, в подлиннике же иначе: «Да защитит Господь их честь». Не жизнь и не счастье, но честь — в центре феодального сознания!
В этом отношении весьма показателен перевод строфы 1794. После сцены между Хагеном и Фолькером, с одной стороны, и Кримхильдой — с другой, когда Хаген открыто признает, что он убийца Зигфрида и не раскаивается в содеянном, королева приказывает сопровождающему ее отряду гуннов расправиться с обидчиком; но гунны дрогнули при виде бургундских богатырей.
Как в подлиннике? Очередной раз приходится констатировать, что перевод Кудряшева ближе к мысли средневекового автора. Первая строка у Корнеева вообще лишена смысла, а смысл ее таков: воин боится за свою жизнь, но испытывает стыд перед товарищами, — отсюда его слова: «Что вы на меня уставились?» Однако решающее значение имеет третья строка («durch niemannes gâbe Verliesen mînen lîp» — «из-за чьих-то даров лишиться собственной жизни»), и то, что сказано в переводе Корнеева, вопиюще неправильно: если богатые дары, коими награждала их Кримхильда, бесполезны после смерти, то совсем иначе обстоит дело с рыцарской честью, которую важно не потерять! В уста средневекового рыцаря вложена абсолютно чуждая его сознанию, невозможная для него мысль[69].
68
Описание пышного празднества, которым ознаменовалось бракосочетание Зигфрида с Кримхильдой и Гунтера с Брюнхильдой, автор эпопеи заканчивает сентенцией: «si künden hêrliche leben» (строфа 688). Перевод: «Умели жить в те дни!» ослабляет специфический смысл этих слов, подчеркивающих княжеский, присущий господам образ жизни.
69
Кстати, чуть выше гунны, струсившие при виде Хагена и Фолькера, переглядываются между собой. В подлиннике сказано: «Гордые бойцы переглянулись» (строфа 1792). Показательно, с точки зрения средневековой «этикетности», что подобные устойчивые определения сохраняются даже там, где они противоречат фактической стороне дела.