Воплощение рыцарской чести, маркграф Бехларенский Рюдегер оказался вынужденным выбирать между вассальной верностью и узами дружбы. После мучительной внутренней борьбы он решает погибнуть, защищая дело своих господ Этцеля и Кримхильды. Но перед этим он удовлетворяет просьбу Хагена, вассала бургундских королей, против которых он будет сражаться, и отдает ему свой щит. Вручая щит, он говорит:
Поведение Рюдегера при всей его противоречивости можно понять: вручая свой щит Хагену, он уплачивает последний долг дружбе с бургундами; его колебания вызваны тем, что таким образом он оказывает поддержку противнику своих сеньоров, рискуя вызвать недовольство Кримхильды. Величие этого жеста по достоинству оценивается окружающими, глаза которых покраснели при виде передаваемого им щита[70]. Но откуда в этот акт высокой дружбы, попирающей страх смерти, закрадываются слова о «злобе Кримхильды» и о пренебрежении любовью своей госпожи, за которую Рюдегер решился погибнуть, смело идя навстречу своей судьбе?! — Спросите переводчика, в «Песни о нибелунгах» ничего подобного нет, ибо третья строка цитированной строфы, бесчестящая Рюдегера, не принадлежит автору эпопеи. Ее герои благороднее, выше ставят чувство чести, нежели это получилось в трактовке Корнеева.
В иных случаях даже тогда, когда рыцарь совершает жестокий поступок, у него может быть специфическое основание, которое следовало бы раскрыть при интерпретации текста. Так, например, Хаген, только что умертвивший сына Кримхильды и Этцеля, а затем и его воспитателя, набрасывается на следующую жертву:
Какова связь между отрубленной рукой и посольством Вербеля (он в свое время ездил в Вормс с приглашением от гуннского правителя)? В подлиннике есть тонкость: Хаген отрубает ему «правую руку», и дело тут не в том, что он лишает его способности играть на скрипке, а в том, что правою рукою он, по убеждению Хагена, принес ложную клятву, когда заверял бургундских королей и самого Хагена, будто бы пригласившие их в гости гунны и Кримхильда питают к ним добрые чувства. Хаген, таким образом, как бы карает клятвопреступника[71]. В переводе остался лишь мотив «профессиональной непригодности» скрипача…
Религиозность автора, отношение его к христианству и язычеству, дух, которым проникнуто его произведение, — в высшей степени сложные проблемы, которые не удается однозначно разрешить исследователям «Песни о нибелунгах». Одни ученые, исходя из многократных упоминаний в эпопее Бога, церковных обрядов, священнослужителей, утверждают, что она ни в чем не противоречит господствующей религии. Другие же, опираясь на анализ этики, жизненных установок и побуждений персонажей, солидаризируются с приговором, вынесенным эпопее Гёте: grundheidnisch. Противоречивость трактовки религиозно-идеологического содержания песни вынуждает быть сугубо осторожным в интерпретации соответствующих мест и высказываний.
Прежде всего приходится учитывать, что иные слова, которые в современном обиходе лишились прямой религиозной «нагрузки», полностью сохраняли ее в Средние века. Таково понятие «грех». О грехе действующие лица песни обычно не вспоминают, ибо этика героического эпоса в значительной мере унаследована от языческой эпохи, хотя бургунды и изображены в виде христиан. Но в «Песни о нибелунгах» фигурируют не только христиане-бургунды, но и язычники-гунны. И в уста последних вкладывать слово «грех» особенно неуместно (см. строфу 1146: «попробовать не грех»). Ю.Б. Корнеев может возразить мне, что в данном случае это слово (в устах придворных Этцеля) употреблено не в собственном, «техническом» смысле, — согласен; но в том-то все и дело, что слово в нынешнем, стертом значении перенесено в совершенно иную эпоху и среду![72]
70
См.:
72
Таково же понятие «совесть». Переводчик вводит его в заключительной сцене эпопеи. Все герои погибли, Кримхильда отрубает голову Хагену. Этцель горестно восклицает: «…смерть его, хоть он мой враг, мне совесть тяготит» (строфа 2374). Почему?! Гуннский владыка не причастен к его убийству. В оригинале сказано: «мне все же очень жаль его».