Другой случай употребления слова «грех» в переводе не более удачен. В разгар боя между гуннами и бургундами Кримхильда не видит своего вассала Рюдегера и выражает разочарование и возмущение его поведением: она еще не знает, что маркграф мужественно пал, до конца исполнив свой долг вассальной верности. Потрясенный его гибелью, Фолькер, союзник Хагена, отвечает Кримхильде: «к несчастью, вы ошиблись, и коль я осмелился бы упрекнуть столь знатную даму во лжи, то сказал бы, что вы дьявольски его оболгали» (строфа 2230). Корнеев переводит: «Не будь грешно за лгуний считать столь знатных дам…» Но Фолькер думает не о грехе, а об этикете, которого он не может не соблюдать, несмотря на всю трагичность ситуации и горе, им испытываемое. Опять-таки слово «грешно» применено переводчиком в несвойственном той эпохе стертом значении[73]. Не менее бурную реакцию вызывает смерть Рюдегера и у короля Дитриха Бернского. Он восклицает: «Не Божья воля это… / Странна та месть, иль дьявол тут восторжествовал?» (строфа 2245 в переводе Кудряшева). Здесь кроется важный для средневекового сознания смысл. Люди той эпохи постоянно и неизбежно бились над загадкой теодицеи: если все в руке всеблагого Господа, откуда в мире зло? Катастрофическое нагромождение злодеяний по мере приближения к финалу эпопеи, естественно, порождает этот вопрос, и ответ Дитриха типичен в этом отношении, — дьявол насмехается над Божьей справедливостью. В переводе же Корнеева откуда-то появляется «грех» («Пусть грех простит им Бог!»).
Тот же Дитрих, узнав об истреблении всей своей дружины, впадает в отчаяние. «Смерть не пощадила их из-за моего невезенья», «моя не-судьба допустила это», — восклицает он (строфы 2320–2321). Понятия mîn ungelücke, mîn unsaelde, здесь употребленные, имели совершенно четкое значение, которое они сохраняли с языческих времен и которое получили от германской идеи судьбы. Человек обладает личной «удачей», «везеньем», определяющими его поведение и поступки. В наибольшей мере удачливы, «богаты счастьем» князья, вожди. Дитрих сетует на то, что судьба от него отвернулась, вследствие чего его дружинники, ранее ею «прикрытые», оказались беззащитными перед лицом врага и погибли. И поэтому глубоко неверен перевод Корнеева: «Наверно, за мои грехи меня карает Бог».
Трактовка переводчиком грехов по существу тоже подчас внушает серьезные сомнения. Об убийстве Зигфрида читаем: «Спокон веков не видел мир предательства такого!» (строфа 915), и еще: «Никто досель не совершал такой измены злой» (строфа 981). Так не мог сказать средневековый автор, ибо он превосходно знал о куда более злостном предательстве — о грехе Иуды! В подлиннике в первом случае читаем: «Такой неверности не должно было бы быть никогда!», а во втором: «Ни один герой с тех пор не совершал подобного злодейства»[74]. «С тех пор», а не «досель»!
Не очень повезло в переводе и черту. Увидев в первый раз богатырскую повадку и вооружение Брюнхильды, сватающийся за нее Гунтер подумал: «Сам черт живым не выйдет из рук такой девицы…» (строфа 442, пер. Ю.Б. Корнеева). Как так? Черта, согласно средневековым верованиям, вроде бы, можно одолеть, т. е. прогнать, посрамить его посягательства, но — умертвить?! Смотрю оригинал: «Сам черт в аду не защитился бы от нее». «Нюанс» существенный, не правда ли?[75] Для Средневековья подобное выражение еще не являлось, как в более позднюю эпоху, литературной гиперболой, образным высказыванием, — черт в то время воспринимался в качестве доподлиннейшей реальности, и столкновения с ним, сколь чудовищными и необычными ни были они, не считались невозможными. Когда Дитрих Бернский, а затем и Хаген во гневе и горе называют Кримхильду «дьяволицей» (vâlandinne, а не «ведьма», как в переводе Корнеевым строф 1748 и 2371), то это не ругательство, не просто бранная кличка (в современном употреблении), но констатация факта: обуянная жаждой мести Кримхильда, убийца собственного брата, одержима дьяволом, сопричастна нечистой силе!
Не всегда к месту поминается и Всевышний. Завидев прибывших в Изенштейн чужеземцев, Брюнхильда любопытствует: «кого Господь в их дальний край привел»? (строфа 395). Но в оригинале нет упоминания Господа, и такое упоминание вряд ли подходило бы к сцене в сказочной стране[76]. Для ее изображения у автора эпопеи были в распоряжении свои, особые тональности и выражения.
73
Бургундский посол, приглашая Зигфрида в Вормс, говорит, в переводе Ю.Б. Корнеева: «Грех… не дать согласья» (строфа 752). В оригинале: «не должны вы отказываться».
76
Неудачно выражено в переводе Ю.Б. Корнеева обращение к Господу в строфе 2096: «Тогда я вас и Бога лишь об одном молю…». В оригинале: «да внушит вам Бог, чтоб вы поступили по чести». Христианин никак не мог объединить в одном обращении человека и Творца.