Я посмотрел на свою тарелку. На ней были выгравированы буквы «J» и «В». Такая же гравировка была на ножах и вилках.
— Вы не любопытны?
— Не особенно, — сказал я.
— Вот и отлично. Возьмите картошку и капусту. Отличная капуста, верно? Видите ли, Хольден, я задавил человека. — Я положил себе еще красной капусты. — Неприятная ситуация. Он плохо слышал. Выбежал мне прямо под колеса. Я уже ничего не смог сделать, правда! Но я ехал с вечеринки, где выпил три или четыре порции мартини. Ну, может, пять. Но я был абсолютно трезв. — Я ел красную капусту, картошку, и шпигованную говядину. — Было много шума, приехали патрульные машины. У меня взяли кровь на тестирование и обнаружили в ней алкоголь. Отобрали права ко всем чертям и сказали, что если застукают за рулем, то у меня будут большие неприятности. Именно так. Не повезло мне, правда?
— Да, не повезло, — ответил я.
— Вот поэтому мне и нужен водитель. Тот, который у меня был, вдруг стал дерзить. Симпатичный такой пидер. Его шантажировали мальчики, а он попытался шантажировать меня. Ну, я его и выгнал. Я никому не позволю себя шантажировать, Хольден.
— Я не голубой.
— Да вы и не похожи. Так что с вами случилось?
— Простите?
— Что с вами произошло?
— У меня все в порядке, господин Бруммер.
— Да бросьте!
Я положил нож и вилку на тарелку.
— Ну расскажите же!
Я молчал.
— На мое объявление я получил семнадцать предложений. — Он поковырял указательным пальцем в зубах и, оставшись недовольным результатом этой процедуры, продолжил есть. Потом он сказал: — Ваше предложение запомнилось мне. А знаете почему?
— Почему, господин Бруммер?
— Оно было написано так жалобно, с такой услужливостью, почти с мольбой. Вы богобоязненны, Хольден?
Я молчал.
— Служили в СС?
— Нет.
— В партии состояли?
— Нет.
— Вы не хотите говорить, — констатировал он и снова начал ковырять в зубах. Пламя свечей дрожало. Собака скулила. Мне показалось, что здесь у меня нет никаких шансов. Маленькие глазки Юлиуса Бруммера превратились в щелочки. — У меня в Дюссельдорфе много врагов, Хольден. Но у меня и много друзей. В том числе и в полиции. Что вы сказали?
— Я ничего не сказал, господин Бруммер.
— У меня есть друзья, например, в службе идентификации. Фамилия начальника этой службы Рем. Он добрый малый. Выполняет все мои просьбы. Дает справки по всем вопросам. Хорошо иметь таких друзей, как вы считаете?
— Конечно, господин Бруммер.
— Надо бы ему позвонить. Как ваше имя, Хольден?
— Роберт.
Он подошел к телефонному аппарату, стоявшему на одном из старинных комодов.
— Роберт Хольден, прекрасно, а дата рождения?
— Седьмого апреля шестнадцатого года.
— Место рождения?
Я молчал. Он начал набирать номер телефона:
— Паспорт при вас?
— Да.
— Дайте сюда.
Я не пошевелился. По какой бы дороге я ни шел, она всегда приводила в тупик.
— Давайте же, Хольден, выкладывайте паспорт!
В тишине я слышал, что набранный номер свободен: в трубке монотонно раздавались гудки. Я сказал:
— Положите трубку, господин Бруммер. Я сидел в тюрьме.
— Вот видите. Сколько?
Я начал врать. Мое прошлое должно исчезнуть, свою вину я уже искупил. Я уехал из Мюнхена, чтобы наконец-то покончить со своим прошлым. Мюнхен был далеко, поэтому я соврал:
— Два года.
— Когда освободились? — Он положил трубку на аппарат.
— Четыре месяца назад.
— За что сидели?
Я врал и с отчаянием видел, что он мне не верит:
— Ложное банкротство. Я торговал тканями.
— Правда?
— Правда, — соврал я.
В тот день я много наврал Юлиусу Марии Бруммеру.
Я отсидел в тюрьме не два года, а девять лет, и не за ложное банкротство, а за убийство. Я убил свою жену Маргит, которую любил больше всего на свете.
У меня никогда не было магазина «Ткани» в Мюнхене. Я торговал антиквариатом, был экспертом произведений искусства. У меня был хороший магазин на улице Театинерштрассе.
Когда началась война, у нас была счастливая семья. Где бы я ни был — Польша, Франция, Африка, Россия, — везде мне снилась моя жена, только она одна. Я жил только ради нее, я ненавидел войну, военную форму и обязанность убивать.
После войны, в конце 1946-го, я вернулся домой. Это была долгая война, и я потерял на ней больше, чем другие.
Когда я вошел, она лежала голая в постели с каким-то парнем. И вот тогда я сделал это. Я ударил ее. Из раны на лбу, которую нанес мне тот парень, перед тем как убежать, кровь заливала мне глаза, и я видел все через липкую, плотную красную пелену. Я бил ее и слышал, как она кричала до тех пор, пока соседи меня от нее не оттащили. Она умерла в ту же ночь, моя Маргит, любовь моя. И убил ее я.