16
Деревни становились все меньше. В одном населенном пункте, который назывался Эшведе, Бруммер попросил меня остановиться у маленького магазинчика.
— Купите конфет и несколько плиток шоколада. — Он протянул мне деньги. — Купите самых дешевых, чтобы получилось побольше. В зоне всегда по краям автобана стоят дети. Разве они виноваты во всем этом?
Я зашел в маленький, тесный магазинчик и купил шоколадок и конфет на тридцать марок. Получился довольно увесистый пакет.
Проезжая мимо кирхи этого городка, мы услышали звон колоколов. Было уже 15 часов. На площади рядом с кирхой стоял катафалк. Я увидел нескольких крестьян с женами. Все они были в черном и, стоя на красном песке, наблюдали, как четверо пожарных подняли с катафалка гроб и понесли его в кирху. Пожарные вспотели от жары. На них были черные штаны и черные сапоги, красные кители с золотыми галунами и серебристые каски. Колокола перестали звонить. На площади воцарилась тишина, и мы, проезжая мимо, слышали, как молятся женщины.
— Когда тебя встречают похоронами, это к счастью, — сказал Бруммер и дотронулся до пуговицы на своем пиджаке. Красная пыль прочно осела на машине, я чувствовал в горле ее привкус и ощущал между пальцами на баранке. Старый пес все спал, тяжело дыша в такую жару, а шоколадки для детей зоны стали мягкими.
Последний населенный пункт перед границей назывался Херлесгаузен. За ним, нависая над шоссе, протянулся мощный виадук. Это был мост через автобан. После него шоссе кончилось. Мы поехали по проселочной дороге в сторону западногерманской таможни. Здесь стояли несколько грузовиков и пара легковушек. Мы увидели маленькую забегаловку с музыкальным автоматом, за стеклом витрины сразу бросились в глаза куски торта ядовитого пестрого цвета. Здесь была и заправочная станция, выкрашенная в красный и желтый цвета. Из забегаловки, окруженной тучей мух, доносилась музыка. Фрэнк Синатра напевал «Неу, jealous lover…»[2].
Пограничники оказались очень приветливыми. Они были в темно-зеленых брюках и зеленых рубашках и тоже потные от такой жары. Мы предъявили свои паспорта. Пограничники отдали нам честь и пожелали доброго пути. Шлагбаум под черно-красно-золотым флагом поднялся, и мы поехали по плохой дороге из одной Германии в другую.
В другой Германии пограничники тоже были очень приветливы, и здесь мы увидели такой же черно-красно-золотой флаг над шлагбаумом. Служащие Народной полиции[3] носили землисто-коричневую форму и были моложе, чем пограничники на Западе. Мы увидели и девушек в форме — в синих брюках и синих блузках, и они потели не меньше мужчин в коричневой форме и пожилых пограничников там, на Западе.
— Куда направляетесь, господа? — спросил молодой саксонец у шлагбаума.
— В Западный Берлин, — ответил Бруммер. Тогда нельзя было просто доехать до Хермсдорфской развязки, развернуться и поехать назад. Тогда надо было обязательно ехать до Берлина.
— Первый барак, — сказал полицейский.
Справа от шоссе мы увидели железнодорожную станцию, куда сходилось большое количество путей. В тени здания станции сидели люди. Они ждали поезд. Станция называлась Варта. Между путями высились горки угля, который блестел на солнце. И в Варте в это послеобеденное время тоже было все очень тихо и спокойно.
Я снял пиджак, и мы направились в барак, где нам надлежало предъявить наши паспорта. Затем мы заплатили за пользование автобаном до Берлина и получили квитанции.
Они спросили, сколько у меня с собой западных марок, и внесли в декларацию цифру «325», затем задали тот же вопрос Бруммеру, но тот вообще не помнил, сколько у него при себе денег.
— В таком случае, господин директор, достаньте ваш бумажник, — сказал народный полицейский.
Я рассматривал большие портреты на стенах барака. Там были Пик и Гротеволь, Арндт и Лессинг, Жолио-Кюри, а также другие мужчины, лица которых мне были незнакомы. Под портретами — цитаты и стихи. Я прочел несколько таких подписей и вышел из помещения. Из динамиков доносилась музыка: оркестр легкой музыки радиостанции «Лейпциг» передавал попурри из старых песен Петера Кройдера.
За контрольным пунктом на фоне светлого неба темнели деревья. Четверо полицейских играли в карты. Тенор в динамике разливался: «…Мне не нужны миллионы, для счастья мне и пфеннига не надо…»
Я направился к машине, рядом с которой уже стоял молодой полицейский. Это был очень худой блондин лет двадцати. Я показал ему документы и открыл дверцу машины. Старый пес поднял голову.
Я снял пиджак, чтобы повесить его на крючок в салоне. При этом у меня из кармана выпала тонкая брошюрка и упала прямо перед сапогами полицейского. Про нее-то я и забыл.