— А как долго вас не было дома?
— Около трех часов.
— И этого времени хватило, чтобы…
— Она еще проглотила веронал. Целых двенадцать таблеток.
— А сколько лет госпоже Бруммер?
— Тридцать четыре. — Она свернула еще один кусочек мяса, бросив сало бедному псу. Он хотел его поймать, но промахнулся.
— Почему она это сделала? — спросил я.
— Не знаю. Этого никто не знает.
— Они жили с мужем счастливо?
— Лучше не бывает. Он носил мою Нинель на руках. Денег достаточно, забот у нее не было никаких. Я не понимаю, я не в состоянии это осознать…
Дверь отворилась, и вошел полицейский, который смотрел мой паспорт:
— Кофе еще остался, бабуля?
— Сколько вашей душе угодно. Кофейник стоит вон там. Возьмите сахар и молоко…
— Мы только что связались по телефону с больницей, — приветливо сказал он, наливая полную чашку. — Господин Бруммер возвращается домой.
— А госпожа? — Губы старой женщины задрожали. — Что с ней?
— Врачи пытаются ее спасти при помощи специальной камеры с кислородом и кардиозола. Это для сердца.
— Боже милостивый! Только бы она выжила!
— Главное, чтобы она ночь продержалась, — сказал полицейский и вышел в холл.
Собака, словно все поняв, опять начала скулить. Мила, с трудом присев на негнущихся ногах, погладила ее по животу. Она заговорила с ней на своем родном, богатом согласными звуками языке, но Пуппеле продолжала скулить, а на кухне все еще стоял запах газа.
4
За прошедшие полчаса Мила приготовила ужин. Уже была готова красная капуста и картошка.
Зазвонил телефон.
Старая женщина быстро сняла трубку маленького белого аппарата, висевшего на кафельной стене рядом с дверью:
— Слушаю вас. — Она слушала и делала трудные глотательные движения, прижав руку к отдававшему болью желудку. — Все поняла, достопочтенный господин. Сейчас пойду накрывать на стол.
Все это длилось довольно долго. Мне очень хотелось уйти, но я не знал куда.
Вернуться в комнату, которую я снимал, с одной маркой и тридцатью одним пфеннигом в кармане не отваживался. Единственная моя надежда была связана с Юлиусом Бруммером. Я продолжал цепляться за эту надежду.
Мила уже давно поняла, как обстоят мои дела.
— Здесь еще водитель, — доложила она. — Вы приказали ему прийти, уважаемый господин. Он уже давно ждет. — Она мне приветливо кивнула и вновь прильнула к трубке. — Хорошо, я скажу ему. — Она повесила трубку и заспешила к столу, где принялась устанавливать на поднос посуду и столовые приборы. — Вы можете пойти вместе со мной.
— Мне бы не хотелось мешать господину Бруммеру во время еды.
— У нас другие порядки, а по средам тем более. Слуг в этот день нет, и прислуживаю я… Пиво надо не забыть.
Она достала из холодильника две бутылки и поставила их на поднос. Затем она нагрузила поднос посудой с едой и понесла его к лифту, связывающему кухню со столовой. Мила нажала на одну из кнопок, и лифт шумно пошел вверх. Старая кухарка сняла фартук, и мы вышли из кухни. Спотыкаясь, за нами последовала старая собака.
В холле уже никого не было. Кто-то прикрыл окна и входную дверь. Полицейские и репортеры исчезли, оставив свидетельства своего пребывания в виде множества грязных следов на ковре, полных окурков пепельниц, а также пустых кофейных чашек. В холле было холодно, от дождя он наполнился сыростью.
По лестнице мы поднялись на первый этаж. Под скрип деревянных ступеней я рассматривал темные картины, висевшие на стенах. Я немного разбирался в живописи — несколько лет назад я имел дело с картинами. Было очень похоже, что «Крестьяне» Брейгеля — оригинал. Рядом висела копия «Сюзанны» Тинторетто. Бородатые старцы сладострастно поглядывали на молодую девушку с крутыми бедрами и высокой грудью, стыдливо смотревшую в сторону небольшого пруда…
Полуслепая собака плелась за нами по коридору, в который выходило множество дверей.
Третью дверь Мила отворила. Это была просторная столовая. На шелковых обоях в серебряных и светло-зеленых тонах были изображены листья и вьющиеся растения. На окнах висели тяжелые темно-красные гардины. В центре стоял старинный стол в окружении дюжины антикварных стульев. Низкие буфеты у стен были украшены ажурной резьбой. В отличие от холла здесь было очень тепло. Я смотрел, как Мила сервировала торцевую часть огромного стола, покрытого тяжелой камчатной скатертью. Она поставила серебряный канделябр, зажгла семь свечей и погасила люстру. Помещение погрузилось в теплый полумрак. Старая кухарка открыла стенную панель, прикрывавшую лифт. Неся блюда с едой к столу, она сказала: